– О чем вы ему все рассказываете?
– Обо всем. Сейчас он по недоразумению думает, будто я согласился участвовать в ваших интригах по доброте душевной и из желания помочь старому другу. Вы ничего не сказали ему о блокноте, я уверен. Достаточно вспомнить, как вы себя вели. Когда я хотел заговорить о блокноте, вы смутились. Вы боялись, что Линкер начнет расспрашивать и, узнав правду, заставит вас вернуть блокнот законному владельцу.
Ее глаза забегали. Еще одно подтверждение тому, как прав оказался Дживс в своих выводах.
– Вы несете совершеннейшую чепуху, – сказала она дрогнувшим голосом.
– Чепуху? Ну что ж, позвольте откланяться. Пойду к Пинкеру.
Я быстро шагнул в сторону двери, и, как я и ожидал, она взмолилась:
– Нет, нет, Берти, не ходите! Это невозможно!
Я повернулся к ней.
– Ну как, признаётесь, что Линкер ничего не знает о ваших… – мне вспомнилось яркое выражение, которое употребила тетя Далия, характеризуя поступки сэра Уоткина Бассета, – о ваших непристойных махинациях под покровом тайны?
– Не понимаю, почему вы называете мои поступки непристойными махинациями.
– Я называю их непристойными махинациями под покровом тайны, потому что таковыми их считаю. И точно так же назовет их Линкер, когда я все ему выложу, ведь он напичкан высокими принципами. – И я снова устремился к двери. – Прощайте, я откланиваюсь.
– Берти, подождите!
– В чем дело?
– Берти, дорогой…
Я остановил ее, строго взмахнув мундштуком.
– Это еще что за «Берти, дорогой»? Надо же до такого дойти! Ко мне вы с вашим «Берти, дорогой» не подкатитесь.
– Но, Берти, дорогой, позвольте объяснить. Конечно, я не посмела рассказать Гарольду о блокноте. С ним бы родимчик приключился. Он бы сказал, что это гнусное интриганство, неужели я сама этого не понимаю. Но у меня не было выхода. Как еще я могла заставить вас помочь нам?
– Я и не собирался вам помогать.
– Но ведь теперь поможете, правда?
– Нет, не помогу.
– Я надеялась, вы не откажетесь.
– Можете надеяться сколько угодно, но я решительно отказываюсь.
Уже в начале нашего диалога я заметил, что глаза Стиффи наполняются слезами, а губы слегка вздрагивают, и вот по щеке поползла слеза. За ней хлынул поток, словно плотину прорвало. Выразив сожаление, что она не умерла, и уверенность, что у меня будет бледный вид, когда я буду стоять у ее гроба и упрекать себя за бесчеловечность, которая убила ее, она с разбегу плюхнулась на кровать и бурно зарыдала.
Это были те же самые неудержимые рыдания, которые она продемонстрировала нам в сцене, описанной выше, но я опять почувствовал, что мое мужество слегка поколебалось. Я стоял в нерешительности и нервно теребил галстук. Я уже рассказывал вам, как действует на Вустеров женское горе.
