ему перезвонить. — Ты меня слышишь, Бассет? — кричал Эдди. Из-за густой мокроты у него в легких возник тревожный шум, похожий на стон, но не человеческий. — Вот, черт! — услышал я в трубке. — Сорвался сукин сын.
— Я здесь, — неуверенно произнес я.
— Он здесь! Попался! Есть! — прокричал Эдди. Кому бы ни принадлежал другой похоронный голос — сиделке мужского пола, работнику богадельни, «компаньону», — было слышно, как этот человек, находившийся где-то рядом с телефоном, тоже сказал «Есть!».
— Когда зайдешь? — прокричал Эдди. — Лучше поторопись. А то я уж колокольный звон слышу.
Находившийся не слишком далеко, на Хоувинг-роуд, Эдди слышал те же колокола, что и я у себя на кухне, — карильон в римско-католической церкви Святого папы Льва I выводил мелодию рождественского гимна «Ангелов мы слышали в небесах, сладостно поющих над равниной…»
— В общем… Послушай… Эдди, — попытался заговорить я.
— Чего не перезвонил, скотина? — Кашель. Стон. Потом низко, как органный бас: — О-хо, Господи.
— Вот сейчас звоню, — сердито сказал я. — Просил позвонить — я звоню. Перезваниваю. Я был занят. — Бумп-бумп-бумп.
— Да я тоже занят, — сказал Эдди, — умираю тут, знаешь ли. Хочешь застать в живых, давай живей сюда. Может, ты не хочешь. Может, ты — куриное дерьмо такое. У меня рак поджелудочной перекинулся на легкие и пошел по всему брюху. Но я незаразный.
— Я…
— Чертовски эффективно действует эта зараза. Надо признать. Знали, что делали, создавая такое дерьмо. Два месяца назад я был, как огурец. Давно тебя не видел, Фрэнк. Где тебя черт носит? — Кашель, хрип в легких. И снова: — Оооо-хооо.
— Да вы прилягте на подушки, Эдди, — услышал я в трубке мягкий мужской голос.
— Ладно. A-а! Чертовски больно. A-а! А-а! — У микрофона что-то зашуршало, как рождественская мишура. — Ты что хочешь со мной сделать, Фрэнк? Ты зайдешь?
— Я… — было понятно, что Эдди, как всегда, слишком склонен к экспериментам. По большому счету он никогда мне не нравился, независимо от того, сходились мы во мнениях или нет.
— Я, по-твоему, кто? Задница? Выполни последнее желание умирающего, Фрэнк. Что, слишком много хочу? Наверно, да. Господи.
— Хорошо, я зайду, — быстро сказал я, загнанный в угол и жалкий. — Держись, Эдди.
— Держаться? — Кашель. — Ладно. Держаться буду. Это я могу.
Тут в трубке снова послышался этот тихий мужской голос:
— Ну и ладно, Эдди. Вы… — Линия между нами опустела. У себя на кухне я остался один и едва смел вздохнуть. Зазубренный солнечный луч скользнул из заднего двора в запотевшее по углам окно и осветил передо мной кухонную тумбу. Сердце по-прежнему колотилось, рука сжимала трубку, из которой только что доносились слова человека, которого теперь на линии не было. Слишком быстро. Нежелание соглашаться. Я не хотел, чтобы так получилось. Возможно, у меня слишком много свободного времени. Надо найти способ больше не попадать в подобное положение.
