«В начале, – считает Мирский, – Татьяна близко привязана к прогрессивному дворянству, бардом которого был Пушкин тех лет… Татьяна восьмой главы, с одной стороны, апофеоз знатной леди, высшее выражение аристократизма, к которому Пушкин сам примкнул, а с другой – нравственный пример образцовой жены для Натальи Николаевны (выделено нами. – Ю.Д.), которая, будучи отдана Пушкину, относилась к нему без особой симпатии, как Татьяна к генералу, но ее будущее поведение в замужестве было основным элементом пушкинского вхождения в «высшие круги»»[229].
Этот перелом во взглядах Пушкина замечает Клейтон: «Сие наверняка суеверная перестраховка со стороны поэта, который раньше стремился наставлять рога, а не читать моральные нотации своим невестам». Сентенции в текстах Пушкина иногда, как известно, отличались от его повседневной практики. Содержание восьмой главы «Онегина» сам поэт сформулировал и однажды проверил в лабораторных условиях за пять лет до этого:
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты…
И явилась генеральша Керн, не сказав, однако, что будет навек верна нелюбимому генералу, которому отдана. Напротив, все произошло легко и просто, а Пушкин потом назвал ее дурой и хвастался приятелю, что он ее, если перевести с необщеупотребимого на более уместный, заполучил. В стихах «К Родзянке», тогда же написанных для приятеля, измена мужьям с юмором провозглашается как нечто обязательное в семейной жизни:
Благопристойные мужья
Для умных жен необходимы:
При них домашние друзья
Иль чуть заметны, иль незримы.
Поверьте, милые мои:
Одно другому помогает,
И солнце брака затмевает
Звезду стыдливую любви.
Весело давать советы другим, однако не до юмора, когда это происходит с тобой. Пушкин погиб, так как сам он таким благопристойным мужем быть не пожелал.
По мнению Цявловского, поздний и печальный финал Онегина с Татьяной отражает связь Пушкина с Каролиной Собаньской летом 1830 года, параллельную его сватовству. По письму, написанному им к деду невесты, он уехал от нее из Москвы, «чтоб привести дела в порядок», по письму к Вере Вяземской – «Признаюсь к стыду моему, что я веселюсь в Петербурге и не знаю, как и когда я вернусь». Его страстные стихи и письма не производят впечатления на Собаньскую, внезапная влюбленность, замечает Цявловский, «запоздала на несколько лет». И еще: «Для письма Онегина к Татьяне поэт в большей мере черпает мысли, обороты и жизненную силу из своих писем к Собаньской»
