Сожаление. Печаль. Боль. Эмоции, от которых мне становится плохо. Эмоции, от
которых я бы хотел избавиться. И каждый день я пытаюсь их вытеснить. Кому вообще,
нужны чувства?
Поезд приезжает в Принстон, и я беру такси.
– Привет, мама, – приветствую ее, когда вхожу в счастливый дом, в котором я
вырос. И снова я ничего не чувствую.
– Привет, – говорит она, сияя и обнимает меня. Я обнимаю ее в ответ.
Отец входит в большой коридор и улыбается. Его фигура сильна, а его темные
волосы отражение моих собственных.
– Привет, пап, – говорю я, отпуская маму.
Приезжать сюда было ошибкой.
Не поймите меня неправильно, я люблю своих родителей. Я очень люблю своих
родителей, но иногда они просто не понимают меня.
Никто не понимает.
– Ну же, присаживайся, – говорит мама. – Ланч скоро будет готов.
Папа ведет меня в гостиную. Естественный свет просачивается через огромное
эркерное окно, и мне нравится веселая атмосфера, которую он создает. Моя мама такая же
солнечная, как и эта комната. Ее личность проступает во всей обстановке комнаты: в
желтой кушетке, стоящей в центре, в ярком разноцветном ковре, покрывающем паркет, в
картинах, бросающихся в глаза из-за ярко-красных и желтых оттенков. И вот стою я,
темное грозовое облако в ее красочном мире.
Папа опускается в большое коричневое кожаное кресло, и мы проводим время за
разговорами о спорте и общением на поверхностные темы, пока нас не прерывает мама:
– Давайте есть, – она улыбается милой улыбкой, которая всегда, когда я был
ребенком, позволяла мне чувствовать себя в безопасности. Ее улыбка всегда заставляла
меня чувствовать себя лучше: когда я испытывал боль от падения с велосипеда или боялся
темноты. Но прямо сейчас, она не оказывает на меня никакого эффекта.
Я следую за отцом в большую кухню. Стеклянные вазы со свежими цветами на
гранитных столешницах, перемежаются с электроприборами из нержавеющей стали.
Теплая и уютная атмосфера – это психологический трюк, который мои родители
стараются применить ко мне всякий раз, когда я прихожу в гости.
– Как к тебе относятся в Университете Нью-Йорка? – спрашивает мой отец,
отставляя стул, стоящий у дубового кухонного стола.
Садясь, я пожимаю плечами. Солнечные лучи проникают сквозь жалюзи на
французских дверях, заставляя меня щуриться.
– Как и всегда.
Конечно же, я не сообщаю своей семье о Марли и о моем сомнительном
