* * *
Паром застоялась изба. Пар идет из плошки, а в плошке щи. Сидят вкруг три живых человека, с половиной. За половинку считай Варлам Егорыча, друг! Тянется ручонками на кашу Варлам Егорыч. Тихо внутри себя смеется Егор. Полная материнской гордости, улыбается Иринья.
Как бы просветлившись, берет Агапий на руки ребеночка, кидает, подкидывает вверх-вниз, сам же затягивает грубым, как канат тугой, голосом: — Ходи в петлю, ходи в ра-ай… Остановится да подмахнет рукавом и сызнов, словно и нет у него других песен: — Ходи-и в дедушкин сарай… И вот негромко, но все неистовей и громче, зашелся ребячьим плачем Варлам Егорыч. Покраснело голенькое, анисовым яблоком, маленькое тельце. А тот все: — В петлю… в рай… Встрепенулся в страхе внезапного понятия монаховой сущности Егорушка и крикнул: — Не пой, не пой так, Агапий!
А уж поздно было: и смех и горе. Вышло, что замарал ребеночек Агапию черную рясу его ребячьим. Тяжело Агапий, дух переводя, поворочал язык за скулами, потом ненужную допустил усмешку на деревянное свое лицо. — Не петь…? а тебе што? Тебе анхимандрит грамоту из Синода прислал, чтоб не петь? Набежала тучка на слабый Егорушкин умок: — Да нет, не присылал… Ох, поди, вытри рясу-ту снежком. Изместил, вишь, тебе Варлам Егорыч! — Что ж, и пойду, и вытру. Не годится на монашьей одеже подобный орламент носить.
Иринья, ложку бросив, сует Варлам Егорычу полную грудь, но тот кричит, захлебываясь и замирая. Покуда оттирал Агапий шершавым снегом ребячий поминок, зябко топчась на снегу, пришло Егорушке спросить и спросил в вечеру: — Агапь, ведь ты поп? — Поп. — А где-ж он, крест-от, у тебя? Смиренно опускает глаза Агапий; неслышно, но слышал Егорушка: — В море потерял.
* * *
Затягивается ночь, как петля, на шее всяческой души.
Спят в избе, а за избой всякие нечаянные звуки сторожит тишина. Шла большая ночь и шла маленькая. Среди той, большой, и среди этой, маленькой, проснулся Егорушка, словно за руку его кто потянул и сказал: выдь и слушай.
В душном сонном мраке похрапывала долгим и ровным храпом Иринья. Не выдалась ростом Иринья, да не даром из колмогорских Андрей Фомич: грудь у Ириньи крепкая и тяжелая. Ей помогал, подхрапывал по мере сил, Варлам Егорыч: отставал, нагонял, опережал даже порою.
Во тьме пощупал место рядом, на полатях, Егор. Заморгал, удивляясь: пусто место, нет Агапия. Соскочил разом и пимки словно бы сами на ноги ему наделись. Подбросил в очаг поленце на пламенного уголья потухающий тлен. И не скрипнула дверь, и другая в сенях не скрипнула… Вышел и напряг ухо. Высоко, от моря этого до всех других ледяных морей, шатались, ходили, местами менялись смутные морозные столбы. Была такая тишина, что, если б крикнуть, не погас бы звук, покуда не устало б слушать ухо. Сердцем угадав за сараем Агапия, пробрался Егорушка, согнулся и выглянул. Не обманулось сердце.
