Очень страшно было по ночам — она прятала лицо в подушку, плотнее укутывала одеялом уши и лежала, боясь пошевелиться. Этой боязнью темноты Таня страдала с детства, и от нее не спасало ни ощущение себя девятиклассницей — почти-почти студенткой! — ни новые толстые учебники, от которых лопается по швам старенький портфель, не рассчитанный на такое количество премудрости. Она знала очень хорошо: от ночных страхов спасает только Дядясаша (так же, как когда-то в Москве — Анна-Сойна). Когда он похрапывает у себя на диване, темнота не кажется такой угрожающей, она становится почти уютной.
Двенадцатого она весь день сидела дома, нарядная и торжественная, дочитывала «Войну и мир» и ждала поздравлений. Впрочем, из всего класса позвонили только две девочки; Таня была разочарована и немного обижена. Забежала Раечка — уже три дня она не работала, готовилась к свадьбе, — придушила ее в объятиях и подарила дешевые красные бусы.
В половине четвертого пришла Люся с букетом белых астр.
— Поздравляю, Танюшка! — сказала она, передавая Тане цветы. — Ого, какая ты сегодня хорошенькая и аккуратная, прямо пионерка с плаката…
— Ну, ты скажешь, — скромно возразила Таня, — я всегда такая.
— Оптимистка! В первый раз в жизни вижу у тебя хорошо заплетенные косы. Кто плел?
— Жена одного капитана на пятом этаже… ой, Люсенька, что у меня есть! Хотя подожди — знаешь, наверно скоро приедет Дядясаша, может быть даже сегодня! Представляешь? Вот уж мы попируем… а когда придут остальные?
— Ты знаешь, Танюша, — сказала Людмила, — тебе сегодня не повезло. Нет, правда, такая неудача! У Жени вчера вечером заболела мама, и ей теперь приходится сидеть с братиком. А эту Громову ты вообще напрасно приглашала, я же тебе говорила. Она ушла с мальчишками в кино, а мне знаешь что сказала? Я, говорит, никак не могу, у меня после кино кружок юннатов и нужно кормить амблистому — ее, говорит, без меня не сумеют покормить. Как будто это так уж трудно — покормить какую-то несчастную ящерицу!
— Ничего, Люсенька. Я ей припомню, паразитке, — со зловещим спокойствием отозвалась Таня, ставя цветы в банку из-под варенья.
— Татьяна! — Людмила выдержала возмущенную паузу. — Сколько раз я запрещала тебе употреблять это слово?
— Люсенька, я его вовсе не употребляю, но Громова все-таки самая типичная паразитка. Еще хуже, чем эта ее возлюбленная амблистома…
— Ах, так ты нарочно говоришь гадости, когда я тебя прошу этого не делать!
Ссора вспыхнула, как костер из соломы; через три минуты Таня уже объявила сквозь слезы, что теперь-то поняла, до какой степени никто ее не любит и никому она не нужна, иначе она, Люся, не защищала бы эту Громову. Потом солома сгорела, Таня утерла кулаком глаза и полезла в шифоньер за китайским халатиком, и мир был восстановлен.
