Командира первого взвода лейтенанта Смышляева мы нашли в кустиках, метрах в тридцати от траншейки. Он сидел на краю недавно вырытой ямки и в скучающем раздумье перегрызал зубами сухой стебелек. Нас он встретил с безразличием обреченного на гибель человека, взглянул и не заметил. Я удивился его неприметности: есть лица «без особых примет», они проходят перед взглядом, не зацепившись в памяти ни одной чертой, правильные, обычные и скучные и от этого плоские и гладкие, как доска. Только одна была у Смышляева примета: словно ткнул его кто-то в подбородок хорошо отточенным карандашом и оставил вороночку с синеватым донышком. Эта вороночка и бросилась в глаза.
— Как дела? — спросил я Смышляева.
Он перегрыз травинку.
— Дела, как сажа бела. На волоске висим. Пойдите взгляните. — Он недовольно, кисло поморщился. — Хотя лишнее хождение — лишнее внимание противника… Идемте.
Прокофий Чертыханов шел впереди меня, задевая рукой за свой оттопыренный карман. Прыгнул в стрелковую ячейку к долговязому и носатому бойцу Чернову.
— А, сам Чертыханов пожаловал! — смеясь, приветствовал Чернов ефрейтора. — Живой! Нос то от вражьего огня, что ль, лопнул?.. От накала?
— Ты поменьше разговаривай! — прикрикнул на него Чертыханов. — Вот новый командир роты пришел проверить твою боевую готовность, а ты зубы скалишь…
Чернов, взглянув на меня, вытянулся, стоя на коленях, руки по швам.
— Красноармеец Чернов, мастер на все руки — и стрелок, и пулеметчик, и бронебойщик!
— Больно мелкую ячейку вырыл, не умещаешься, — сказал я, смеясь.
Чернов тут же отчеканил:
— Для моего роста нужно экскаватором ячейку рыть. Просил — не дают, говорят, экскаваторы уставом не предусмотрены. Можете быть покойны, товарищ лейтенант, я и на коленях устою…
Чертыханов подвел меня к пулеметной точке.
— Это Ворожейкин и Суздальцев. Пулеметчики хоть куда! — Прокофий прибавил вполголоса: — Суздальцев-то стишки пишет. Читал мне. Слеза прошибает. Про любовь…
От пулемета отступил белокурый, голубоглазый, с мягким, приятным очертанием рта юноша, похожий на Есенина. Смущенно кивнул Прокофию. На лице Ворожейкина как будто ил всегда осело мальчишески-плаксивое выражение; он трижды шмыгнул носом, косясь на лесок…
Я повернулся к Смышляеву.
— Зачем же вы тут установили пулемет? Себя охранять? Кто же пойдет сюда, на гору?
— Перенесите его правее, вон туда, где лощина сливается с полем. Если танки и пехота пойдут, то вероятнее всего там, по ровной местности, а не здесь, из-под горы…
