В несколько меньшей степени то же относится к интеллигенции или, по крайней мере, к значительной ее части. Театры в конце октября собирали полные залы. В те дни как раз выпали две театральные сенсации: Шаляпин пел в «Дон Карлосе» — в этой опере он редко выступал в России. В «Палас-театре» Т. П. Карсавина должна была, кажется, впервые выступить в оперетке («Куколка») в пользу какого-то благотворительного учреждения. Появились книги — в газетах 24—25 октября есть объявление «Вышла новая книга: Петр Шевцов. Бельгийцы. Трагедия в 4-х действиях. Цена 1 рубль», — я не читал этой трагедии, но, судя по заглавию думаю, что поэт опоздал года на три. Устраивались всевозможные лекции: литературные, философские, социально-политические. В учебной комиссии с длинным и трудным названием («Комиссия по разработке проекта основных законов при Юридическом совещании при Временном правительстве») обсуждался вопрос о верхней палате. Один приват-доцент требовал, чтобы она была совершенно равноправна с нижней палатой. Другой соглашался предоставить ей только право вето.
Земля продолжала каруселить под солнцем как ни в чем не бывало.
Русский начал революцию, немец доделает ее», — сказал Ленин в своей речи в Смольном институте в день 25 октября{22}. Эти малоизвестные слова его, не попавшие, кажется, в исторические книги, теперь, в пору Гитлера, приобретают, быть может, несколько иной смысл. Тогда они просто были одним из бесчисленных ложных предсказаний, щедро рассыпавшихся политическими деятелями разных партий. После Ленина в Смольном в тот день говорил Луначарский. Он сказал: «Большевики поставили себе задачей, чтобы гражданская война (конечно, если таковая произойдет) была введена в гуманные рамки». Затем выступил Троцкий; чтобы тут же засвидетельствовать свою преданность «гуманным рамкам», он сообщил Совету, что в коридоре Смольного только что найдены стихи монархического содержания; если автор желает получить потерянный им листок, пусть объявится — стихи будут ему немедленно возвращены. Автор не объявился, и в истории русской революции оказалось одной корнелиевской сценой меньше (и так есть достаточно). Но и без нее как было не восторгаться такой гуманностью большевиков, таким уважением к свободе мысли и слова?
Жаль, что эти мелкие факты не попадают в учебные книги из кладбища старых газет. Ромэн Роллан, в ту пору, когда он еще не был столь сверхъестественным идеалистом, как сейчас, говорил, что человечеству необходимо очень небольшое количество правды и очень большое количество лжи: правду всегда приходится плотно обволакивать ложью. Читая октябрьские газеты 1917 года, неизменно видишь пропорцию, для правды весьма невыгодную. В день же 25 октября и вообще не было сказано ни одного слова правды.
