– Я в сумасшедшем доме, – твердо сказал Булль.
После долгого молчания Рэтклиф проговорил, глядя на бурное серо-лиловое море:
– Какая разница, кто помешан, кто в своем уме? Скоро все мы умрем.
Сайм повернулся к нему и спросил:
– Значит, вы больше не надеетесь?
Рэтклиф молчал; потом спокойно ответил:
– Нет. Странно сказать, но меня не оставляет одна безумная надежда. Силы всей земли встали против нас, а я все думаю, так ли она нелепа.
– На кого вы надеетесь и на что? – спросил Сайм.
– На того, кого я не видел, – ответил инспектор, глядя на серое море.
– Я знаю, о ком вы думаете, – тихо сказал Сайм. – О человеке в темной комнате. Наверное, Воскресенье его убил.
– Наверное, – согласился тот. – Но если и так, только его одного Воскресенью было трудно убить.
– Я слышал вас, – сказал профессор, стоявший к ним спиной, – и тоже надеюсь на того, кого никогда не видел.
Сайм стоял, словно слепой, погруженный в свои раздумья. Вдруг, очнувшись, он громко крикнул:
– Где же полковник? Я думал, он с нами.
– Да, – подхватил Булль. – Господи, где полковник?
– Он пошел поговорить с Ренаром, – напомнил профессор.
– Нельзя оставлять его среди этих скотов! – вскричал Сайм. – Умрем как приличные люди, если…
– Не жалейте полковника, – болезненно усмехнулся Рэтклиф. – Ему совсем неплохо. Он…
– Нет! Нет! Нет! – бешено закричал Сайм. – Только не полковник! Никогда не поверю!
– Не поверите собственным глазам? – спросил инспектор.
Многие из толпы шли по воде, потрясая кулаками, но море было бурным и никто не мог добраться до мола. Но вот двое вступили на каменную тропу. Случайно свет фонаря осветил их. На одном была черная маска, а рот под нею дергался так, что клок бороды казался живым. У другого были белые усы. Оба о чем-то совещались.
– Да, и его не стало, – сказал профессор, садясь на камень. – Ничего больше нет, нет и меня. Я не верю собственному телу. Мне кажется, что моя рука может подняться и меня ударить.
– Когда поднимется моя рука, она ударит другого, – сказал Сайм и зашагал навстречу полковнику, с фонарем в одной руке и шпагой в другой.
Словно разрушая последнюю надежду и последние сомнения, полковник, увидев его, поднял револьвер и выстрелил. Пуля не попала в Сайма, но разбила рукоятку шпаги. Сайм бросился вперед, высоко подняв фонарь.
– Иуда! – крикнул он и ударил полковника с размаху. Когда полковник растянулся на каменных плитах, Сайм повернулся к Секретарю, чьи страшные уста едва ли не покрылись пеной, и обратился к нему так властно, что тот застыл. – Видите этот фонарь? – грозно спросил он. – Видите крест и пламя? Не вы его сделали, не вы его зажгли. Лучшие, чем вы – люди, умевшие верить и повиноваться, – изогнули жилы железа и сохранили сказку огня. Каждая улица, каждая нить вашей одежды созданы, как этот фонарь, теми, кто не ведал вашей гнусной премудрости. Вы не можете ничего создать. Вы можете только разрушать. Разрушьте мир. Уничтожьте всех людей. Но этого фонаря вам не уничтожить. Он будет там, откуда его не достать вашему обезьяньему царству.
