– Ты чего Георгий Иванович зеваешь сегодня все утро? – улыбаясь и попыхивая сигаретой, спрашивал Иван Данилыч, сосед, так же, как и Георгий Иванович, пришедший помочь.
– Не спалось… – Катин отец не курил, он сидел в тени сруба и смотрел на свои стоптанные ботинки.
– А я думал, на рыбалку бегал… – невысокий и крепко сбитый Иван Данилыч присел рядом на мокрые от утренней росы щепки.
– Да нет, – Георгий Иванович улыбнулся и покачал головой.
– Задачки, наверное, решает! – предположил сверху хозяин строящегося дома, дети которого учились у Катиного отца.
Георгий Иванович не ответил, смотрел в сторону реки, он и вправду был сегодня крепко расстроен.
Взялись за последний венец, затянули, легло неровно, надо было подтесать. Мужики наверху завозились с тяжелым бревном, а Георгий Иванович, поджидая их, поглядывал на Ангару. К пристани как раз подходил тупоносый буксир, загудел громко. И гудок этот будто и спихнул незаметно конец бревна.
– Георгий! – заорал Иван Данилыч.
Георгий Иванович машинально обернулся, все еще думая о чем-то, сделал шаг в сторону. Удар пришелся в низ спины и потом под ноги. Георгий Иванович распластался на земле, на сосновых отёсках и стружках. С двойным переломом позвоночника.
На часок-полтора пошел отец, а вернулся через полтора месяца после нескольких операций.
Случилось это два года назад и с тех пор в доме многое поменялось.
Катя любила это утреннее время вдвоем с отцом. Всю жизнь проработавший учителем, по утрам он был немногословен и чаще они молчали, просто чувствуя друг друга, ощущая присутствие и тепло родного человека. После операции из-за болей и неудобного корсета отец спал плохо, они с матерью обкладывали его подушками и он читал ночами напролет или просто лежал, думая сосредоточенно или записывая что-то карандашом в толстую тетрадь. Иногда Катя видела, как ему хочется поделиться.
– «Госпожу Бовари» перечитывал. Странная вещь, вроде про любовь, а любви-то и нет как будто, одни деньги, долги да хлопоты пустые… Знаешь, – заговорил он совсем доверительно, – хочу понять, что такое любовь. И вообще, и между мужчиной и женщиной… про нас с матерью думал, про нас с тобой, про тебя, классику вот перечитываю… – он замолчал, застыв, только светлые ресницы помаргивали, – совершенно невозможно описать это строго… ничего не определяется прямо, все через какие-то несчастья, через нарушения целого… никаких очевидных интегральных закономерностей. Очень странно! Ты не думала об этом? Ты думаешь, это несерьезная задача?
