Заметив, что у меня слипаются глаза, бабушка накрыла меня курточкой, и мне стало так хорошо и уютно, что я проспал до самого вечера.
И вот теперь мне не до сна.
Хозяйка по-прежнему шьёт, бабушка же стоит на коленях в углу и молится. Она просит Николая-угодника, чтобы он не оставил рабов божиих Григория и Анастасию, потому что они маленькие, неразумные и у них нет матери и нет отца. Бабушка крестится медленно, подолгу задерживает руку на лбу и, кланяясь, прижимается головой к полу.
На её месте я давно бы отмолился. Я тоже знаю наизусть «Отче наш, иже еси на небеси» и «Богородица, дева, радуйся» и умею читать их так быстро, что оглянуться не успеешь.
Наконец бабушка ложится на лавку, где днём спал я, и, подложив под голову сумку, сразу же засыпает.
Они не слышит, как отворяется дверь и входит солдат Серафимов.
Постояв немного, он садится на порог, критически оглядывая свой сапоги.
— Ишь разъехались, что твоя империя, — по всем швам, — ворчит он и начинает переобуваться.
— Варишь-то чего? — спрашивает хозяйка.
— Кулеш сегодня богатый. А ты всё шьёшь?
— Жить каждому надо. Зачерпнул бы немного, ребят утром накормить.
— Можно будет, — соглашается солдат.
Хозяйка подходит к плите, берёт с полки пустую кастрюлю и вытирает её передником.
— Сам, что ли, принесёшь или мне прийти?
— Да вон парнишка помоложе, сбегает со мной.
Пока солдат перематывает портянки, курит и говорит хозяйке, что тут у них в городе жизнь неправильная, не настоящая, а правильная жизнь только в деревне, я успеваю одеться.
На улице темно. В окнах домов горит свет.
Вслед за солдатом я с кастрюлей в руках прохожу через двор, заставленный штабелями дров, пролезаю в заборную щель и, к своему удивлению, попадаю на плац перед казармами.
У ворот с деревянным грибом стоят две запряжённые в повозку лошади и, уткнув головы в торбы с овсом, мирно похрустывают.
Никогда в жизни я не видел такой повозки. Вместо тарантаса или плетёнки на колёсах укреплён большой котёл с крышкой, а под ним топка, как у кухонной плиты.
Серафимов забрался на повозку, поднял крышку и заглянул в котёл.
— Вот незадача — не кипит, и всё тут!
Спрыгнув, он подходит к топке и открывает дверцу: под котлом, шипя и выпуская пену, коптятся сырые поленья.
Из темноты выбегает человек в распахнутой шинели без ремня.
— Не придут наши, — говорит он Серафимову. — Кухню велено туда подгонять, понял?
— Чего ж не понять? Не велика премудрость. Раз велено, то и подгоню, — спокойно отзывается кашевар.
