Любезный был, видимо, озадачен. Он притих и молча сопел, стоя надо мной, не зная, что предпринять.
— Ладно ты, рёва-корова! Брось, ну. Слышишь, что ли? — бормотал он. — Меня разве так били? Ремнём с бляхой! И то я не ревел. Перекреститься могу — не ревел! А ты — чуть уж тронули — распустил слюни!
— Не от-того рас-пустил, что трону-ли… — еле выговорил я и заревел ещё сильнее.
Мне хотелось рассказать про то страшное, что случилось, про убитого кашевара, про Митрия и офицеров, которые его схватили, и про солдата, которому никто не помогает, и про то, что сам я заблудился и не могу никак найти бабушку, Настеньку и хозяйку.
Слёзы мешали мне говорить. Любезный пробовал меня утешить, но участие слишком трогало меня и только усиливало жалость к самому себе.
Любезный опять рассердился.
— Будешь реветь, я тебя выброшу отсюда, — сказал он сурово и начал рыться в углу под дровами, что-то отыскивая.
Испуганный переменой его тона, я стал плакать тише.
— У меня тут в тайнике солдатский ватник спрятан и хлеба немного, — опять участливо сказал Любезный и протянул краюшку мне. — На вот, грызи!
Я зажал хлеб в руке, но есть не мог и продолжал потихоньку всхлипывать.
Любезный съел свой кусок и чиркнул спичкой.
— Курить хочешь? — спросил он.
Мне показалось неловко отказываться. Я взял протянутый мне окурок и храбро втянул в себя дым. Но тут же закашлялся.
— Не можешь, — снисходительно заметил Любезный. — Ты, что же, отбился, что ли, от своих?
— Нет, я не отбился. Я с дядей Серафимовым был и с Митрием. Его офицеры схватили, а Серафимова один, гадучий такой, прямо револьвером по голове…
Сбиваясь и всё ещё всхлипывая, я рассказал о том, что произошло.
Любезный слушал насупившись, молча поглядывая на меня сначала с недоверием, а затем с явным сочувствием.
— Что ж ты раньше молчал? — сказал он. — Я бы тебя не тронул, если бы знал. Я думал, что ты в мой тайник забраться хотел.
Он натянул на себя солдатский ватник, поднял с земли мой башлык и протянул мне.
— Пойдём скорее. Надо матросов найти. Матросы им покажут, вот увидишь. Они офицеров знаешь как не любят!
Мы вышли на берег.
— Замёрз небось? — спросил Любезный. — Раньше я тоже здесь ночевал, когда теплее было, а теперь я на вокзале пристроился, там лучше, только утром выгоняют рано. Как только убираться начнут, так и катись кандибобером. Утром знаешь как спать хочется? А всё равно — катись!
Он шёл, уверенно ступая по камням, и часто поглядывал на меня, будто подбадривал взглядом. С ним я чувствовал себя гораздо спокойнее. Стараясь не отстать, я шагал рядом, полный доверия к своему новому товарищу и надежды и веры в успех.
