– Никто, с кем я беседовал прежде, не считал его веселым.
Де Лиль повернулся и посмотрел теперь на Тернера с неподдельным интересом.
– Неужели никто? Меня только что посетила жуткая мысль. Значит, каждый из нас думал, что другой смеется. Как клоуны, разыгрывавшие трагедию. Это очень прискорбно, – сказал он.
– Хорошо, – согласился Тернер. – Он не был правоверным. Но мог быть им в молодости, верно?
– Мог.
– А потом он впадает в спячку… То есть его совесть впадает в спячку, вот что я имею в виду…
– Ну, конечно.
– Пока Карфельд не пробуждает ее снова. Своим возрожденным национализмом… Уничтоженный враг возникает опять… И он просыпается от громкого стука. «Эй, что здесь происходит?» И ему кажется, будто все начинается заново. Он не раз говорил людям: история повторяется.
– По-моему, это фраза из сочинений Маркса: «История повторяется дважды. Первый раз как трагедия, а во второй раз в виде фарса». Слишком остроумно для немца. Хотя должен признаться: на фоне Карфельда даже коммунизм выглядит более привлекательной перспективой.
– Каким же он был? – упорствовал Тернер. – Каким он был на самом деле?
– Лео? Бог ты мой, а что можно сказать о каждом из нас?
– Вы его знали, а я – нет.
– Надеюсь, вы не устроите мне допроса? – спросил де Лиль лишь отчасти в шутку. – Будь я проклят, если оплачу ваш ленч, а вы тем временем разоблачите меня.
– Брэдфилду он нравился?
– Назовите мне хотя бы одного человека, который нравится Брэдфилду.
– Но он достаточно пристально следил за ним?
– За его работой – несомненно. Там, где это имело значение. Роули – настоящий профессионал.
– Но ведь он еще и римский католик, верно?
– Боже милостивый, – воскликнул де Лиль снова с неожиданной для него горячностью, – какие ужасные слова вы произносите! Нельзя делить людей на группы подобным образом. Это глубоко ошибочно. В жизни не бывает строго определенного числа ковбоев и адекватного количества краснокожих индейцев. И менее всего – в дипломатической жизни. А если вы с этим не согласны, вам лучше сменить занятие. – Он откинул назад голову и закрыл глаза, словно хотел, чтобы солнце вернуло ему силы. – В конце концов, – продолжал он, восстановив душевное равновесие, – именно это вы и пытаетесь поставить Лео в вину, не так ли? Тот факт, что он однажды связал себя с верой в нечто ошибочное, проникся некой глупой религией. Но его бог мертв. Нельзя воспринимать такие вещи двойственно. От этого уже отдает чуть ли не Средневековьем.
