| The youth represents death, for whom all the peoples are yearning. | Юноша изображает собою смерть, а все народы ее жаждут. |
| And finally, in the last scene we are suddenly shown the Tower of Babel, and certain athletes at last finish building it with a song of new hope, and when at length they complete the topmost pinnacle, the lord (of Olympia, let us say) takes flight in a comic fashion, and man, grasping the situation and seizing his place, at once begins a new life with new insight into things. | И, наконец, уже в самой последней сцене вдруг появляется Вавилонская башня, и какие-то атлеты ее наконец достраивают с песней новой надежды, и когда уже достраивают до самого верху, то обладатель, положим хоть Олимпа, убегает в комическом виде, а догадавшееся человечество, завладев его местом, тотчас же начинает новую жизнь с новым проникновением вещей. |
| Well, this poem was thought at that time to be dangerous. | Ну, вот эту-то поэму и нашли тогда опасною. |
| Last year I proposed to Stepan Trofimovitch to publish it, on the ground of its perfect harmlessness nowadays, but he declined the suggestion with evident dissatisfaction. | Я в прошлом году предлагал Степану Трофимовичу ее напечатать, за совершенною ее, в наше время, невинностью, но он отклонил предложение с видимым неудовольствием. |
| My view of its complete harmlessness evidently displeased him, and I even ascribe to it a certain coldness on his part, which lasted two whole months. | Мнение о совершенной невинности ему не понравилось, и я даже приписываю тому некоторую холодность его со мной, продолжавшуюся целых два месяца. |
| And what do you think? | И что же? |
| Suddenly, almost at the time I proposed printing it here, our poem was published abroad in a collection of revolutionary verse, without the knowledge of Stepan Trofimovitch. | Вдруг, и почти тогда же, как я предлагал напечатать здесь, - печатают нашу поэму там, то есть за границей, в одном из революционных сборников, и совершенно без ведома Степана Трофимовича. |
| He was at first alarmed, rushed to the governor, and wrote a noble letter in self-defence to Petersburg. He read it to me twice, but did not send it, not knowing to whom to address it. | Он был сначала испуган, бросился к губернатору и написал благороднейшее оправдательное письмо в Петербург, читал мне его два раза, но не отправил, не зная, кому адресовать. |
| In fact he was in a state of agitation for a whole month, but I am convinced that in the secret recesses of his heart he was enormously flattered. |
