А в 1933 году на балу прессы был поставлен один акт "Женитьбы". Я играла Агафью Тихоновну, а Подколесина - художник Верещагин (племянник известного), который относился очень серьезно к этому спектаклю, и готовился к нему, и старательно гримировался: он в душе был актер. Мне взяли напрокат золотистый парик с локонами и стильное платье. Это был первый и последний раз в жизни, что я играла на сцене.
1929 год, 17 апреля. Вечер Бунина у Цетлиных. Это было сделано, конечно, с благотворите-льной целью.
1930 год, 4 апреля. Юбилей Ходасевича - двадцать пять лет литературной деятельности. Он был отпразднован в ресторане, наискосок от знаменитого кафе Клозери де Лила. Было человек сорок, и весь обед носил довольно неофициальный характер. Самое трудное было объединить "левый" сектор эмигрантской печати с "правым", то есть "Современные записки" и "Последние новости" с "Возрождением", в котором Ходасевич работал. Кое-как я достигла какого-то равно-весия. Не понимаю, каким образом удалось мне все это устроить, цель юбилея была, конечно, "поднять престиж" Ходасевича - и это мне, в общем, удалось. Помню, проф. Н.К.Кульман (представитель "правого" сектора) в витиеватой речи объявил, что лучшее создание юбиляра Пигмалиона - это его Галатея. Галатея же сидела ни жива ни мертва от волнения, чтобы все было если и не так, как на юбилее Зайцева, то по крайней мере как у людей.
1931 год, 10 марта. Мой единственный "писательский обед". Группа была довольно тесная, дружеская, ее составляли: Зайцев, Муратов, Ходасевич, Осоргин, Алданов, Цетлин. Меня пригласили в группу, но после обеда 10 марта группа распалась: между Ходасевичем и Осоргиным произошло что-то вроде разрыва на почве отношения к событиям в России. Осоргин возобновлял свой советский паспорт ежегодно, получал гонорары из Москвы за перевод "Принцессы Турандот", повторял на всех углах свою казуистику о том, что он не эмигрант, хотя и пишет в эмигрантской печати, и т. д. С другой стороны, Алданов и Цетлин считали, что Муратов стал реакционером, перешел в антидемократический лагерь, особенно после его статьи "Бабушки и дедушки русской революции", где он объявил хищными зверями "лучших людей" русского радикализма, как, например, Ек. Брешко-Брешковскую.
И писательские обеды прекратились сами собой.
Осенью 1937 года Н.В.М. сломал себе ногу в колене. Когда он получил страховку, мы купили Лонгшен - в мае 1938 года. Весной 1939 года, когда все работы по перестройке дома были кончены, мы оставили парижскую квартиру и переехали в деревню. Это было за пять месяцев до войны.
