И не решаясь повторять их вслух,
Но, увидав — да что же это было? —
Идущего в толпе, поющей песню, Ксила,
Спросил:
— Поет он или давит мух? —
И, ястребиными сверкнув глазами,
Сказал:
— Вот эти? Грош им всем цена! —
От гнева кровь бурлила в нем волнами,
Но вскоре успокоилась она.
Он, Ксила встретив, сам пошел к нему
навстречу.
— Ну, Ксильчик, времена!
Ты в доме гость у нас.
Забудем старое, ведь не об этом речи… —
И, руку взяв его, почтительно потряс.
И тут его лицо как будто стало строже.
Да, времечко пришло…
Так вот ты, Ксил, какой!
А впрочем, если царь в калошу сел,
Как может
Об этаких делах судить простой портной?
И он ушел в село,
Чтоб на живую нитку
Сметать там старость кое-как,
И бремя лет, и капли пота, как пожитки,
Унес мой дед с собою в скорбь и мрак.
Ушел — он в понедельник, на заре.
И до тех пор, пока звезда, мигая,
Под вечер в пятницу не вспыхнула,
Мой дед
Сидел тихонечко у клуни на дворе,
Тоскуя о стакане крепком чая,
Тоскуя и не зная,
Имеет право жить он или нет.
«К чему,
Зачем,
Когда теперь хозяин Ксил
И землю, словно пламень, охватил,
И кувырком все полетело с маху?..»
Он все село обшить и обметать успел
И все ворчал:
— Вот жизнь досталась мне в удел,
Как на субботу драная рубаха!
К благословенью свеч вернулся он домой.
С ним было то, что взял он за работу, —
Лукошко с яйцами, петух живой,
За пазухою каравай ржаной,
И на молитву встал старик — встречать
субботу.
И стал закройщик у стола, который
Ждал каждый день его с рассвета
до темна,
Как ждет субботний кубок в эту пору
Хоть капельки изюмного вина.
А ночь сочилась, вязла, духотой томила.
Молитву дед над хлебом произнес
ржаным
Так тихо, что и слов не слышно было,
И стал покорно ждать, чтоб смерть
пришла за ним.
Явился ангел смерти к деду Шимшон-
Беру,
Принес откормленного петуха
И узелок с работой.
— Сшей, к примеру,
Мне френч и брюки из шинели серой,
Да побыстрей,
Да так, чтоб не плоха
Была работа.
Чисто, без заплаток
Сваргань все в аккурат, приду за ней
чуть свет,
А петуха бери себе в задаток…
С испугом глянул побледневший дед
На петуха, на парня.
Корку хлеба
Рукой дрожащей птице накрошил
И прошептал:
— Ой, серденько, не требуй!
Как шить, когда мне божий свет не мил?
А петуха мне твоего не надо.
— Какой я «серденько» тебе, старик?
Взгляни-ка на меня, —
Я офицер казачий. —
И стукнул по лицу, —
Шутить я не привык!
