- Во всех странах есть мемориалы.
- Но не на въезде в город.
Алексею Степановичу всегда было неуютно с дочерью. Он стеснялся ее резкости и ее прямодушия.
- А это у тебя что? - Дочка сняла тряпки с "Лели". Обошла ее кругом, покусывая нижнюю губу. - Можешь. Говорю, еще можешь влюбляться.
- Не продолжай, - остановил ее Алексей Степанович.
- Почему?.. А почему бы тебе не жениться? На такой вот киске. - И тут она увидела за окном якорь. Когда смотрела на него в упор - не видела, а тут увидела. Всплеснула руками. - Якорь вывели погулять!
- Его вывели насовсем, - сказал Алексей Степанович.
Дочка ушла, поцеловав его на прощание.
Алексей Степанович сам отлил "Лелю" в гипсе.
В гипсе скульптура делается другой - светящейся. Пыль на стеллажах от этого становится чернее, автор отдаленнее - даже как бы и вовсе ни при чем.
Родитель совсем заробел перед гипсовой "Лелей".
- Ты бы прикрыл ее, что ли, шалью, - сказал он. - Или полотенцем банным.
Мастерская была ей тесна...
Вскоре "Лелю" увезли на выставку.
Бронзовые балерины выдвинулись из темноты. Они требовали зеркал, бликов, теплого вощеного дерева и хрустальных люстр.
В тот день, когда Алексей Степанович решился на "Одинокого", в мастерской было не продохнуть - сгорели гренки с костромским сыром. Дыма было столько, что кто-то позвонил в дверь - Алексей Степанович лепил эскиз "Лермонтов с револьвером" на подоконнике и не замечал запаха. Пришлось все открыть: и двери, и окна.
Тут он и увидел Герберта.
Парень стоял над якорем, мощный и одинокий. Одиночество было во всем его облике - в настоящем и будущем.
Творец, создав Еву из ребра мужчины, тем самым заклял мужчину на одиночество.
- Я тебе говорил, что ты его вылепишь, - сказал за спиной Алексея Степановича Родитель. Он вошел в открытую дверь, не постучав. - Как рядом с Гербертом Лелька смотрелась. Это же диво, когда они рядом шли, - черт те что. Лелька-то испугалась. Подумала - вдруг перестанет быть. Я ее, дуру, знаю. Теперь всю свою жизнь будет потихоньку плакать.
Пальцы Алексея Степановича сминали фигурку Лермонтова и образовывали одинокую фигуру парня - впрочем, и Лермонтов был одинок в этом мире.
Только сейчас Алексей Степанович увидел над якорем нишу в стене. Он ее видел всегда, но не увязывал с якорем. Эта увязка пришла от Герберта.
Вот Герберт нагнулся, ухватил якорь, поднял его на грудь и каким-то волнообразным движением тела с коротким стоном втолкнул в нишу. Постоял. Пообхлопал ладони. Размял пальцы. Лицо его было бледным и очень спокойным.
