Поцелуй Раскольникова | страница 50

Странно. Могли б и поверить. В то время одну за другой разоблачали попытки. Служба безопасности рапортовала о том. Еще до меня, помню, разоблачили банду кавказцев, сняли с поезда в Сочи, не дав им приехать в Москву. Один потенциальный убийца прятался на каких-то московских чердаках, имея нож при себе, – он дал признательные показания на допросе, судьба его мне не известна. Писали в газетах, сообщали по радио.

А вот обо мне – никто, ничего.

Про учительницу Галину Александровну, что жила на проспекте Маклина и остановила машину Ельцина на Московском проспекте, слышали все. А про меня – никто, ничего.

Я так и не знаю, в какой африканской стране выполнял интернациональный долг Емельяныч.

Доктор медицинских наук, профессор Г. Я. Мохнатый меня уважал, относился по-доброму. Но было непросто, я думал о многом.

Мне рекомендовано эти годы забыть.

Я живу во Всеволожске, вместе с отцом-инвалидом, у которого скончалась вторая жена. У меня есть отец. Он инвалид.

Иногда мы играем в срэббл, а по-нашему – в «Эрудит». Мой отец почти не ходит, но память у него не хуже моей.

В Санкт-Петербург я попал за долгое время впервые. Мне рекомендовано сюда не попадать.

Я сожалею, что так получилось. Я не хотел ее убивать. Моя большая вина.

Но как мне кому объяснить, как я, по сути, Тамару любил!? Кто любил хоть кого-нибудь, тот поймет. У нее была масса достоинств. Я не хотел. Но и она. Ей не надо было. Зачем? При таком избытке достоинств и такое сказать! Нельзя же быть непроходимой дурой. Нельзя! Дура. Такое сказать! Нет, просто дура! Дура, дура, тебе говорю!

Общеизвестно: даже обыкновенное изменение пола требует помимо клинической операции особых мер по психологической и социальной адаптации индивидуума. Здесь же мы имеем дело не с изменением пола, а с более драматичной метаморфозой – изменением биологического вида. Без продуманной программы адаптации, как психологической, так и социальной, переход из состояния «собака» в состояние «человек», естественно, невозможен. Однако никакой программы у Преображенского не было и быть не могло, он просто безответственно самоустраняется от участия в судьбе произведенного им на свет Шарикова.

Более того, профессор открыто выражает свою незаинтересованность в том, чтобы человек Шариков забыл свое собачье прошлое. «Не забывайте, что вы… так сказать, – неожиданно явившееся существо, лабораторное», – втолковывает профессор вполне разумному уже человеку, единственное прегрешение которого заключается в том, что он захотел получить человеческие документы.