Наталья еще встречалась со мной пару раз, уже по конкретным вопросам – Тимур не очень-то любил делать уроки, боялся темноты. В общем, нормальные детские проблемы, такие и у родных детей встречаются сплошь и рядом. Тяжелых срывов больше не было, хотя, конечно, Тимур и дрался порой, и не слушался, и с мамой скандалил – но все это в пределах нормы.
Спустя два года, забирая сына из школы, Наталья вдруг увидела, как он бежит по коридору, а какой-то мальчишка постарше ставит ему подножку и кричит то самое слово, с которого когда-то все началось: «черно. пый». Она замерла. Но Тимур, хоть и споткнулся, удержал равновесие, повел своей красивой восточной бровью, бросил через плечо: «Придурок!» и радостно заулыбался навстречу маме.
Не скажу, что мне за них совсем спокойно. К сожалению, с нетерпимостью к непохожим, к другим в нашем обществе все обстоит довольно грустно. И у детей, и у взрослых. У Тимура впереди подростковый возраст, когда особо болезненно реагируют на отвержение. Анны Сергеевны на будущий год с ребятами не будет, к маме в 12–13 лет за помощью и подавно не обращаются. Но будем надеяться, он справится.
Насте было всего два года, когда ее мама попала в тюрьму за хранение наркотиков, и девочка оказалась в детском доме. Через несколько лет мама вышла на свободу, хотела вернуть дочь, но в органах опеки ей написали длинный список того, что она для этого должна сделать: ремонт в квартире, устроиться на работу, собрать множество справок… Не дойдя и до середины списка, Настина мама опять оказалась в тюрьме. А девочка росла на государственном попечении, переходя последовательно по цепочке: дом ребенка – дошкольный детский дом – интернат для детей-сирот 7-го вида. Родная мама за эти годы, видимо, совсем опустилась, судьбой ребенка не интересовалась, и надежды на то, что она сможет воспитывать Настю, не осталось. Девочке исполнилось девять лет, и ей нашли приемную семью – Настя отправилась жить к Елене с Виктором.
Настя была девчонкой очень симпатичной: живая, веселая, ладная фигурка, шапка пепельных кудрей, яркая улыбка. Но до тех пор, пока она не начинала говорить. Тут впечатление резко менялось: грубый голос, резкий тон, речь обильно сдобрена ругательствами. С другими детьми она тоже часто бывала грубой – могла ударить, обозвать, силой отнять то, что ей понадобилась, и не проявляла никакого сожаления, даже если обиженный горько плакал. Но Елену вначале это не испугало: она и сама была в детстве не сахар.
