Экстерриториальность | страница 6



вот что в фокусе. И никого нет ближе.
Правда: ступайте за ней, будьте уж так добры.
Пусть увидит, что согнут, но что встречаю стоя.
И ничего, что не было никогда у меня сестры.
Нынче она единственная в точности знает, кто я.

«Свистит, но звука не расщеплет…»

Свистит, но звука не расщеплет
на смысл, восторг и молодечество
дрозд, подобрав по слуху щебет:
отцовство-отчество-отечество.
Свист, стерший имя. Пташку-имя
без места, без семьи, без времени
унесший изо льда в полымя
и онемевший, скажем, в Йемене.
Вздор, писк – но стоящий усилий,
с какими атмосфера плотная
пружинит, если над Россией
взмывает стая перелетная.
Им лапки всасывает мякоть,
урчащая: вот червь, позавтракай,
еще успеешь покалялкать
с родней, трепещущей над Африкой.
А те ей: мы другого духа —
что делать здесь ночами зимними
комочкам щебета и пуха,
лишенным родины и имени?
А та: дождись, останься, ну же!
В конце концов – отцовство, отчество.
А те: ну да, но стужи, стужи —
без струй, без музыки, без общества.

Свой мир

Хотя и стоит этого-того
(пусть будет: этажерки и толкушки)
свой мир, нам остается только «сво»
от сводничества – ни души, ни тушки.
Сшить, сострочить – вот цель. Соединить.
Собой. Одним собою. Не надеясь
ни на кого. Ведь струйка крови-нить
и мысль-иголка никуда не делись.
И съесть – как тот пророк – не своего
пера и почвы книжку и картошку.
Собой – и только, сделать вещество,
под кожуру проникнув и обложку.
Короче, опровергнуть пустоту.
И, плоть в конце концов на оболочку
пустив, обить небесную плиту
сафьяном атомарным. В одиночку.

Астры

Небо за миг растворило созвездия в спирте
утра. Отчего немедленно поголубело.
Но поднеси, как спичку, себя к нему, вспыхни,
и на полмига сделается оно бело.
Спрячься в нору – пусть отпылает свиток
времени. И если там будет воздух,
выгляни только на выдохе – видеть
купол, монтируемый на новых звездах.
Это к тому, что стоит ли сеять весной рассаду
астр в предвосхищенье сентябрьской продажи
цветов, от века подобных застрявшему стаду,
не знающему, что щипать – не самих себя же.
Во-первых, может не оказаться петлицы,
в которую их втыкают. А самое главное – царства
огненно-траурного, в котором могли распуститься,
как блеклые звезды неба, осенью астры.

Сенокос

Кóсу и грабли взять как гитару и гусли,
чтобы травинка к травинке ложилась сама
строчкой, звеня стебельками, как струйками в русле
тканного, что ли, струнного, что ли, письма.
Ибо трава эта – лен. И рубаха льняная —
то ли папирус, то ли гребенка сродни
той, на которой, губами папирус гоняя,