Это было в больничке на улочке с птичьей фамильей:
Кто смеялся, кто пел, кто слюну источал в изобильи…
Петербург номер пять – так назвал я чудесное место.
Но морфин-апельсин, ах, не мне приносила невеста.
Был дружок у меня, парень славный, но чуточку нервный.
Мы, как Джекил и Хайд, не могли разобраться кто
первый.
Ведь при разности кличек одну мы носили фамилью,
Я был худ и высок, он был склонен, увы, к изобилью.
Между ночью и днем мы жевали свои беломорье
И глядели в окно на веселое наше подворье,
Где под сизым дождем, распахнув свои сиплые глотки,
Танцевали врасхрист идиоточки и идиотки.
Помню, в том крестовидном дому
Весь распят, закавычен,
Бил рогами я в красную тьму,
Пьян от вытяжки бычьей.
А однажды приятель мой выкинул тоже коленце:
Он повесился в ночь полнолуния на полотенце,
Убежал от лечения, скрылся в кромешном закуте.—
Бедолаге – каюк, а хватились меня – вот те, ну те!
Перепутали нас: он повешен, но я-то помешан,
Ненадежен, конечно, но, в общем, не так уж и бешен,
Я еще бормочу и торчу и топчу папиросы.
Так лечите меня бычьей кровушкой, свиньи и козы!
