- Открывай! - сказал Ким.
Белые двери с золочеными ручками почему-то всегда внушают мне благоговейный трепет.
- Открывай сам, - ответил я Киму. Капитан заупрямился:
- Почему я все должен делать первым?
Оказывается, эта дверь действовала и на неустрашимого капитана.
- Эх, вы! - презрительно сказала Тина и дернула на себя золоченую ручку.
Даже в ресторане первого класса «Дон» я не видел такого великолепия, какое было в кабинете Глыбки. Алый диван, пальмы в кадках. Паркет натерт до коричневого свечения. Тина первая бесстрашно вступила в холодный огонь.
- Вы нас звали, Наум Захарович?
Мы с Кимом топтались сзади, как аисты, поднимая и опуская ноги, пытаясь установить, оставляют ли наши грешные ноги следы на этом нереальном полу.
- Звал! Да! Звал! - Голос был такой густой и низкий, что у меня защекотало в ушах.
Самого Наума Захаровича мы не видели. Его закрывала почти метровая статуэтка девушки с корзиной на плече. В корзине был настоящий жасмин, а на пьедестале - «Нашему дорогому лауреату от коллег по сельхознауке».
Из-за цветов высунулась бледная, тонкая, с рыжими веснушками рука и отодвинула девушку на край стола. Наум Захарович предстал перед нами.
Узкое худое лицо, лысый череп, плоский широкий нос и огромные пылающие глаза. В институте мало кто выдерживал взгляд декана факультета механизации. Казалось, его глаза жили своей особой жизнью, отличной от тела. Они набрасывались на человека, начинали выкручивать ему руки, воротить набок голову, что-то в нем переставлять, передвигать, усовершенствовать, механизировать, автоматизировать. Несовершенство человеческого организма, видно, страшно их возбуждало. Не могу сказать точно, но, по-моему, то же самое испытывали и предметы, когда Н. 3. Глыбка на них смотрел.
В институте его звали Маленьким Ломоносовым.
- Ага, - сказал декан, пристально глядя на мою руку. - Вы изобретатели скоростной сеялки?
Я поспешно спрятал руку за спину. Мне вдруг стало стыдно, что на ней всего пять пальцев, а не шесть или семь.
- Ну, какие мы изобретатели…
Декан отвернулся и стал смотреть в окно. Так прошло с полчаса. Ноги у меня затекли, так как стоять на коричневом льду неподвижно было тяжело; мои подошвы неожиданно разъехались, и я плюхнулся на диван. Тина хихикнула.
Глыбка, наконец, повернулся к нам. Взгляд у него был отсутствующий.
- Сачкуем? - спросил он скучным голосом. - Устраняемся от трудностей? Клопов давим? Мух ловим? Сельхозпрогресс на самотек пускаем? Честь института оплевываем? Народными тыщами на ветер сорим?
