Хаггар не изменил самому себе и по-прежнему считал себя стоящим выше других (увы, для подобного самомнения у него имелись вполне объективные основания), но понял, наверное, цену человеческой жизни как таковой. На многочисленных примерах осознал, что даже один простой смертный, не одаренный магически и, может, даже полуграмотный, в нужное время и в нужном месте способен решить исход целого боя. Столкнулся с чужим упрямством и отчаянным желанием жить; с примерами подлинной благородной жертвенности, на которую сам он способен не был, но которую, по крайней мере, научился уважать.
Можно сказать, война вытряхнула Вераса из привычной прочной и уютной раковины, в которой тот находился прежде и где решительно все следовало его желаниям. Война плевать хотела на стремления и недовольство одного мага, походя смешала того с грязью и разрушила его жизнь — так же, как тысячи других, — наглядно продемонстрировала, что есть силы, перед которыми равны и одинаково бессильны все смертные. Это ощущение Хаггару не понравилось, а урок он выучил хорошо. Может, пока не все до конца осознал, но — уже изменился.
Пока разум метался, руки повторяли когда-то отточенные до автоматизма движения, а с губ сами собой срывались нужные слова. Кажется, даже если бы маг захотел вдруг прерваться, остановить обряд, он бы не сумел этого сделать — привычка ли его вела или чья-то воля?
И Незримый действительно пришел на зов. Как всегда, возле алтаря ничто на первый взгляд не изменилось, но появилось ощущение присутствия. На Хаггара дохнуло потусторонним холодом, пробравшим до костей, сердце застучало тише и медленнее, будто боялось быть услышанным.
Геройствовать и глупить маг не стал, сделал, что велели: шагнул в небольшой круг, отмеченный именем Воздающего. В этот же момент жрец плавно сел, и стало видно, что знаки под его спиной налились плотным зеленым светом.
А дальнейшие события человек наблюдать уже не мог — они происходили в сферах, недоступных восприятию смертных, зато чувствовал отголоски этого столкновения. Сначала его заполнила чужая ярость — разрушительная и настолько сильная, что от нее перехватило дыхание. А потом пришла чужая же боль.
Может, жрец обманул и круг не защитил? Или защитил, и без него нечеловеческие эмоции и чувства просто выжгли бы неспособный принять их разум? Сейчас Хаггар об этом не думал, он изо всех оставшихся сил пытался остаться на месте и не сойти со сложного символа.
Потом боль схлынула, мага едва коснулось ощущение чужого удовлетворения, любопытства, чего-то похожего на насмешку — и мир, повинуясь приказу свыше, отторг его, как организм отторгает нечто чуждое и инородное.
