Мои учителя ведут себя так, будто всего этого никогда не случалось, что нормально, потому что я вроде как веду себя так же. Временами у меня возникают крошечные вспышки воспоминаний — запах или чья-то рука на моей — но сейчас, когда доктор Хатт рассказал мне, что такая моя реакция практически нормальная, я перестала пытаться притворяться, что ничего не происходит. Доктор продолжает приезжать по средам, и мы разговариваем о моих мыслях и чувствах, но, по большей части, он экспресс-методом обучает меня математике. По-видимому, мне не придется париться по поводу математики приблизительно до второго курса универа, что реально бесит моего учителя математики.
— Я бы мог изображать ее, если хочешь, — предлагает доктор Хатт, когда на четвертой или пятой встрече я говорю ему, что да, в его подходе есть смысл, но мне нужно показать свою работу.
— Мне нужно быть в состоянии принимать ее всерьез, — говорю я ему. — Но, может, после экзаменов?
И черлидинг, который также прогрессирует в течение трех недель после моего аборта, вплоть до того момента, когда офицер Плуммер проезжает весь путь от Пэрри Саунда, чтобы рассказать мне о результатах сравнения ДНК. Она стучит в дверь в пятницу вечером, через неделю после Дня Благодарения. Мама и папа оба вернулись с работы, и я прошу прийти Полли, потому что нуждаюсь в ней.
Офицер Плуммер изменилась с тех пор, как я видела ее последний раз. Когда мы познакомились, она выглядела как новичок, нетерпеливая и напряженная. Я и мой случай сформировали ее карьеру. Ей пришлось выучить новые порядки и протоколы, чтобы заниматься мной, и теперь она на пути к тому, чтобы стать профи. У нее хорошо получается. Я отталкиваю волны обиды, но собираюсь использовать это — понимание того, что для кого-то я стала причиной, которая помогла найти себя, пусть даже это и дерьмовая причина. Это не заставляет меня сжимать зубы настолько сильно как прежде.
— Кофе, офицер? — спрашивает моя мама, и офицер Плуммер кивает. Это была длинная поездка, и все, что я знаю, — это то, что ей придется развернуться и ехать обратно, когда она поговорит с нами.
— Привет, Гермиона, — говорит она, когда мама уходит на кухню, где папа нагружает поднос. Она звучит устало. Бесстрастное выражение на ее лице стало лучше, и в этот раз я не могу прочитать ее. — Как все проходит?
Она спрашивает, все ли в порядке в школе. Есть ли у меня ночные кошмары. Могу ли я смотреть на парней без желания завернуться в простыню. Ее озабоченность неподдельная и профессиональная. И в этом она не изменилась.
