– Но и сейчас, когда я говорю об этом, мне стыдно. И так будет всегда.
– Но за что вам должно быть стыдно сейчас, вы же…
Ирис перебила ее:
– Потому что моему телу нравилось то, что он со мной делал. – Она в упор посмотрела на Кайсу. – Понимаете? – Она опустила глаза. – Но ответственность за это я больше не чувствую. Только… только этот проклятый стыд.
– В конце концов, вы все рассказали кому-то?
– Да, на одной из встреч в молельном доме я взошла на кафедру проповедника и все рассказала. Поднялся ужасный шум, и люди встали и ушли. Он тоже ушел. И мои родители ушли.
– Вы заявили на него в полицию?
– Нет, меня уговорили не делать этого. К тому же у меня не было никаких доказательств и стоял штамп о том, что я психически нестабильна.
– Какие у вас сейчас отношения с родителями?
– Я мало общаюсь с ними, – ответила она, не желая углубляться.
Пошел дождь, сначала отдельные капли, но вдруг разверзлись хляби небесные, и люди за окном кафе побежали, надевая капюшоны на голову и доставая зонтики. Некоторые искали укрытие под козырьком обувного магазина на другой стороне улицы.
– Вы хорошо знали Сиссель? – спросила Кайса.
Ирис Хуле ответила на вопрос не сразу.
– Есть причина, почему я рассказываю вам все это. Я познакомилась с Сиссель, когда ей было около двенадцати лет, она тогда переехала в Олесунн. Она была на несколько лет младше меня, а я активно принимала участие в работе с детьми в молельном доме, устраивала различные мероприятия, экскурсии и летние лагеря.
Кайса знала только то, что Сиссель жила в Олесунне до того, как ее семья переехала в Лусвику, но не знала, что она жила еще где-то прежде.
– Сиссель приехала в Олесунн приемным ребенком, – сказала Ирис.
– Грета и Педер Воге не ее биологические родители? – удивленно спросила Кайса.
– Нет, вы разве не знали об этом?
– Нет. Я думаю, никто в Лусвике об этом не знает. По крайней мере, никто не упоминал об этом. Вы что-нибудь знаете о ее прошлом?
– Нет, я знаю очень мало. Она не рассказывала, откуда она родом и ничего о своей семье, хотя мне было любопытно и я много раз спрашивала ее. Только однажды она кое-что сказала. У меня был младший брат, я брала его с собой в молельный дом. Она как-то раз попросила дать подержать его, и вдруг, совершенно неожиданно, сидя с ним на коленях, заплакала. Я попыталась успокоить ее, спросила, почему она плачет. И тогда она сказала: «Я скучаю по своему братику». Но на этом все, большего она не хотела говорить.
