Приближенный гость с восторгом смотрел и действительно начинал что-то такое чувствовать. А Егор уже строго продолжал:
— Я никогда не преклоняюсь, ну что эти шмотки? Так, фу и нету. Но для души… символ. Напоминает. Понимаешь, там умному человеку простор. Если можешь развернуться, действуй.
И, доверительно нагнувшись к уху гостя, шептал:
— Там, брат, сво-бо-да. Свобода личности настоящая. И права человека. Да-да, права. Человека.
На Монету дорогостоящие вещи на Агнессе не производили никакого впечатления. Он смотрел не на них, а на полную ножку Агнессы и проводил кончиком языка по внезапно пересохшим губам. Но Монета знал толк и в другом: как угодить Егору Гавриловичу. Он купил большой атлас мира, и они вдвоем открывали его иногда, мусолили глянцевые страницы вспотевшими от волнения пальцами.
— Сан-Франциско, — читали они.
Монета смотрел восторженно на Бобылева, а Бобылев смотрел восторженно на Монету.
— А знаешь, Гаврилыч, его там называют просто Фриско. Э-эх! Этим тут не понять!
— Не понять, — отзывался Бобылев.
— А вот смотри, Женева, — продолжал травить душу Монета, — там — самый надежный в мире банк. Полная тайна вкладов. Пусть следователь умрет на пороге, а ему все равно ничего не скажут.
И оба с тоской смотрели на ярко разрисованные карты и вздыхали:
— Да, живут же люди!
Но если Монета довольствовался мечтой о контрабанде, то желания Егора Гавриловича были более притязательными. Он хотел видеть себя хозяином.
В своем директорском кабинете он чувствовал себя, конечно, в какой-то степени хозяином. Да и шофер на вопрос: «Кого возишь?» — полууважительно-полунасмешливо отвечал: «Хозяина!»
Но Егору Гавриловичу этого было мало. Он мечтал стать хозяином другого типа. Свое дело, частное предпринимательство, свой доход, свой счет в банке. И никого не надо бояться. Поэтому те огромные суммы, которые он извлекал из кармана государства, не очень радовали его. Во-первых, надо делиться с теми, кто даже руки не испачкал о хлопковое волокно, а сидит себе в высоком кабинете и снимает сливки в виде чистеньких купюр. А во-вторых, могут и вовсе отобрать нажитое и спросить — на какие деньги? Там бы не спросили, а тут могут.
— Да, брат Монета. Только и в Сан-Франциско, и в Женеве нас не ждут. Я даже бы на маленький городок в какой-нибудь Гваделупе согласился, но чтобы свое дело, чтобы — хозяин! А тут что? Фикция, мираж.
— Да, вот, например, — загорался Монета, — Монако. Меньше Калачевска, а государство. И опять же свобода.
