«Союз нерушимый республик свободных» на деле проявил себя не таким уж нерушимым, и посыпался, как карточный домик. Оказалось, что любовь братских народов держалась только на жесткости режима.
Режим дал слабину и началось кровопролитие. Всем захотелось свободы и «незалежности». Быть русским и жить не на территории России стало небезопасно. В своей тяге откреститься от общего прошлого и в вымещении обид дошли до смешного: стало обидно звучать словосочетание «поехать на Украину». Новоиспеченная украинская государственность мнительно заподозрила нечто оскорбительное в обычной части речи и настоятельно потребовала не употреблять предлог «на», заменив его на более, по их мнению, достойный «в». Теперь в нарушение грамматических норм русского языка, полагалось говорить и писать «в Украину».
Демонтированный СССР распадался на отдельные государства, провинциальная элита которых спешно приступала к обязательным выборам своего отдельного президента, парламента и обзаведению прочими атрибутами власти. Придворные историки торопливо выпускали целыми сериями книги, долженствующие поднять национальное самосознание на невиданную доселе высоту, и наглядно доказывающие, насколько их собственная нация более древняя, великая, значимая и культурная, чем «немытая Россия». Местные воротилы и воры-чиновники, прибирая к рукам остатки собственности огромного Союза, убеждали свой нищавший народ, что все беды в стране не от продажности элиты и глупости законов, а лишь от того, что «рука Москвы» ставит палки в колеса их независимости. Блажен, кто верует…[5]
Так много лет мечтавшие о падении колосса западные «друзья», были напуганы скоростью распада. Буш-старший увещевал Украину не рыпаться и не рваться так к «незалежности». Но остановить реакцию уже не представлялось возможным, в точности, как на злосчастном Чернобыльском реакторе.
Лиза смотрела по сторонам и не узнавала ни свой родной город, ни его жителей. Она растерялась и потерялась в новом времени. Рифма давалась ей все труднее, вдохновение посещало ее все реже и реже. Прежние ценности превращались в прах. Из поэтов незыблемым оставался лишь «Пушкин – наше все». Другим повезло намного меньше. Стихи пока читали только школьники, смиряющие свою ненависть к поэзии ради хороших оценок в дневнике.
По инерции Лиза еще писала к праздникам, уже не чтимым новым поколением, не помнящим родства. Иногда писала о том, что трогало, радовало или ужасало. События складывались перед ней, словно стопка слайдов на письменном столе.
