— В нас, поляках, — начал Чарнацкий, взволнованный словами Юрьева, — сидит неистребимая жажда, жажда иметь свой собственный дом. Многие поколения поляков боролись за это… И вот именно в связи с этим я хотел бы вам сказать… Вы ведь не только с огромной верой говорили о грядущей революции, но и предвидели ее, точно предсказали. Я помню ваш доклад.
— Революцию не свершишь, если нет к тому условий, и уж тем более не предскажешь. Я, Катя, тысячи наших товарищей много и упорно работали для дела революции. Последовательно, самозабвенно, независимо от того, кто где находился. Но мы ведь говорим о Польше, о вашем собственном, как вы определили, доме, так какую же Польшу хотите вы, Ян Станиславович?
— А у меня для вас новость, дочки.
Петр Поликарпович загадочно улыбался.
— Какая новость, папочка? Хорошая? — Таня подбежала к отцу и чмокнула в щеку.
— Ян Станиславович снова будет жить у нас.
— Не может быть! Пан Янек! Объясни поскорее, папочка, я умираю от любопытства.
Ирина даже не повернулась, продолжая расчесывать волосы. И сама удивилась, что так спокойно отнеслась к этому известию.
— Ну скажи, папа, он здесь, в Иркутске? Подумать только! Ты видел его?
Петр Поликарпович Долгих посмотрел на свою любимицу несколько удивленно, не зная, радоваться или огорчаться по поводу того, что Таня так легко порвала с женихом.
— Нет, не видел. Но сегодня рано утром мне приносят депешу. «Лично, Петр Поликарпович, еще совсем тепленькая», — сказал телеграфист. Конечно, тепленькая, если всего два шага от телеграфного аппарата до моего кабинета. Смотрю первым делом откуда… Из Качуги. Потом — от кого…
Ирина слушала, продолжая расчесывать волосы. Леонид попросил ее отрастить косы. Он объяснил, что его мать не выносит женщин с короткой стрижкой. А на рождество они собираются поехать к матери Леонида.
— Читаю депешу, — продолжал Петр Поликарпович, — и какой-то она мне показалась странной. Ян Станиславович уведомляет, что скоро будет в Иркутске, и спрашивает, не возражаю ли я, если он навестит нас. Дипломатия какая-то, братец, думаю, если бы дело было только в том, чтобы навестить нас, не посылал бы депешу, не разводил бы церемоний. Ну, думаю, проучу я тебя, братец, поймешь, что с нами, русскими, надо попроще. На нашу искренность еще никто не жаловался. И — бах! — даю ответную: мол, если хочет остановиться в Иркутске, может поселиться у нас, комната ждет его.
Ирина продолжала заниматься своими волосами, правда, гребень чаще замелькал в ее руках. «Ему нравились мои косы», — вспомнила она.
