Юрьев то и дело поправлял пенсне и что-то записывал. Петровский безо всякого интереса рассматривал Тизенхаузена.
— В первую очередь мы русские, а уж потом государственные служащие, солдаты, стражи общественного порядка…
Рябов снял руку с сабли и вздохнул.
— И как русский патриот заявляю…
В зале царила тишина. Многие из собравшихся впервые в жизни слушали губернатора, человека, олицетворявшего силу и могущество самодержавия.
— …наступил самый счастливый день в моей жизни!
— C’est un homme malhonnête![2]
Около Чарнацкого стояла мадемуазель Кузэн.
«У них-то революция свершилась более ста лет тому назад, — подумал Чарнацкий. — Ну почему, почему до сих пор из своего Намцы не приехал Антоний?»
— …я снимаю с себя все полномочия и всю полноту власти передаю тем, кого вы облечете доверием…
Кажется, губернатор закончил свое выступление. Никто не засмеялся, не было аплодисментов. Тизенхаузен с минуту стоял в нерешительности, наконец чуть наклонил голову в сторону Петровского. В своем выступлении он не забыл отметить, что тот восстанавливается в правах депутата IV Государственной думы.
С чем же можно все это сравнить? Чарнацкий осмысливал происходившее в Якутске. В голову лезли какие-то банальные сравнения. Похоже, будто тронулся лед на Лене. Или началась дружная весна в тундре. Казалось, в городе стало куда больше жителей, повсюду собирались ликующие толпы. Даже спектакль «Враг народа» закончился манифестацией. Сегодня, идя на митинг, он невольно обратил внимание, что на стенах домов и заборах кое-где еще висят приказы за подписью иркутского генерал-губернатора фон Тильца, запрещающие устраивать собрания и манифестации, в случае нарушения запрета могущие повлечь «нежелательные последствия». Это была единственная мера предупреждения, на которую решались власти.
После Тизенхаузена выступил подполковник Верный, предоставив присутствующим возможность полюбоваться его красным, напоминающим губку носом. Он заявил о своей верности русской демократии и недвусмысленно дал понять, что всегда был противником царизма. Однако наибольший эффект произвел, судя по всему, тупица полицмейстер: расстегнув ремень, он вместе с кобурой и саблей положил его на стол президиума. Движения Рябова были весьма энергичны, в результате чего револьвер выскользнул из кобуры и оказался прямо перед самой активной деятельницей партии эсеров, статной красавицей Верой Игнатьевной. Она взяла револьвер и со знанием дела осмотрела его.
