— Чудесно! — воскликнул он. — Такой позорный взрыв может разве что оскорбить воинов, хотя они вряд ли поймут, чего я от них хочу.
Значит, он опять располагал аркебузой с единственной пулей, извлеченной из кучи дерьма, и горсткой самодельных фейерверков, которые мало чем смогли бы помочь против полусотни краснокожих.
— У Давида имелась верная праща и хороший камень, а его противник был слишком велик, туп и медлителен, а потому Давиду не составило труда размозжить ему голову. Но боюсь, здесь не тот случай!
Сьенфуэгос всегда считал, что пресловутый царь Давид, в прошлом — такой же пастух, как и он, был вовсе не отважным героем, а жестоким и подлым трусом, который воспользовался доверчивостью противника, собравшегося сражаться по правилам чести своего времени, а ему даже не дали обнажить меч.
Канарец не сомневался, что если бы Давид потерпел неудачу с пращой, то немедленно бы пустился наутек до самой Самарии, а Голиаф последовал бы за ним.
Одно дело — сразиться с врагом лицом к лицу, и совсем другое — вероломно метнуть в него камень из пращи, не дав времени даже опомниться.
Увы, всем известно, что историю пишут победители и никого не интересуют, ценой каких подлостей достигнута победа.
— Я должен их перехитрить! — решил он под конец. — Пусть даже это и грязно...
Сьенфуэгос вновь спустился к реке, забрав стебли тростника с порохом. Остаток дня он решил отдохнуть, но с наступлением сумерек вновь начал действовать. Первым делом он осторожно разместил самодельные снаряды на плоту.
Затем вошел в воду, не рискуя забираться на утлое суденышко, а толкая его перед собой.
Оттолкнувшись от берега, он дал себе твердое обещание: действовать только в том случае, если можно хоть как-то рассчитывать на успех, а иначе продолжить плавание вниз по течению и постараться навсегда забыть бедолагу Сильвестре Андухара.
Уже совсем стемнело, когда он наконец добрался до деревни. Там тускло светился лишь вход в одну из пещер, но вскоре и этот слабый огонек погас, и деревня погрузилась во мрак.
Сьенфуэгос прислушивался к каждому шороху, не сводя глаз с противоположного берега и по-прежнему оставаясь в воде, только ладони он положил на плот.
Он знал, что умение прятаться и бесконечное терпение — единственные его помощники в этой долгой ночи, а любое неверное движение может обернуться необратимой катастрофой.
Даже самый чуткий страж, устремив взор на реку, не заметил бы, как полчаса спустя канарец вылез из реки — медленно, сантиметр за сантиметром, с ловкостью подкрадывающейся к добыче кошки, так что вода осталась неподвижной.
