— Признаться, это необычное соглашение. Но как же оно может быть омерзительным, если исполняешь волю матери? — спросил Юдхиштхира. — Разве не было заявлено в вашем писании: «Отец равен небесам, но мать еще выше небес»?
Каким-то образом Юдхиштхире удавалось говорить очень убедительно. Возможно, из-за того, что он сам верил в то, что говорил.
— Если мы не придем к согласию, — спокойно продолжил он, — что Панчаали должна выйти замуж за всех нас пятерых, тогда мы, братья, должны уйти, вернув вам вашу дочь.
Я в негодовании уставилась на него. Царь Друпада замер, а мой брат сжал рукоятку своего меча. Вернуться в отчий дом было самым ужасным бесчестьем, с которым могла столкнуться женщина. Такое оскорбление могло привести к кровной мести между семьями. Неужели Юдхиштхира не имел никакого понятия о той угрозе, которую его слова несли для Пандавов?
— Ты не можешь этого сделать! — гневно воскликнул Дхри. — Жизнь моей сестры будет разрушена!
Взгляд Арджуны упал на лицо брата. Он сжал зубы. Я видела, что он не согласен с Юдхиштхирой. Но из уважения к брату — или, возможно, потому что он знал, что им придется пройти через все вместе — он промолчал. Я была разочарована, но позже я не винила его, как в этот вечер. Семейная преданность — вот что спасало Пандавов все эти тяжелые для них годы. Как я могла ожидать, что он откажется от семьи из-за женщины, которую встретил только вчера?
— Не говоря уже о репутации царского дома Панчаал! — добавил мой отец. — Драупади, скорее всего, придется покончить с собой, и тогда, чтобы отомстить, мы найдем вас, чтобы отомстить.
— Выбор за вами, — сказал Юдхиштхира спокойно. (Было ли это спокойствие показным, или он действительно так бесстрашно смотрел в лицо опасности?) — Достойная жизнь принцессы в качестве невестки Хастинапура — или смерть, на которую вы ее обрекаете.
— Достойная! — взревел мой отец. — Может быть, в Хастинапуре такое поведение и считается достойным, но здесь, в Кампилии, мужчины будут называть Драупади шлюхой! И если мне следует передать ее всем вам пятерым, как они будут называть меня? Возможно, смерть действительно лучшая альтернатива.
Я не боялась судьбы, которую они для меня предлагали. У меня не было намерения приносить себя в жертву. Но меня огорчала та холодность, с которой отец и мой потенциальный супруг обсуждали мой выбор, думая лишь о том, как эти действия могут принести им пользу или вред. Мой брат горячо протестовал, но они не обращали внимания на его юношеский пыл. Почему же Арджуна ничего не говорил в мою защиту? Несомненно, теперь, когда они считали возможной мою смерть, он должен был чувствовать некоторую ответственность? Хоть какую-то нежность?
