— Он только опустошит казну Хастинапура, — сказал Арджуна, — и задавит народ грабительскими налогами.
— Может быть, народу это так надоест и он поднимет восстание и свергнет Дурьодхану, — сказал Бхима.
— Может быть, они выберут правителем кого-нибудь из его младших братьев, более разумных, чем он, — сказал Накула.
— Вряд ли! — возразил Сахадева. — Ты же знаешь, как наш уважаемый дядюшка слепо обожает Дурьодхану.
Четверо из них расхохотались и смеялись до тех пор, пока Юдхиштхира не попросил их прекратить.
Я не могла так легко к этому относиться. Мы вложили всю душу в этот дворец. Он был воплощением нашей тайной мечты, всех наших сокровенных желаний. Каждый раз, когда я видела Дурьодхану, измеряющего на глаз высоту ворот или лестниц, пока его дядя Сакуни делал какие-то заметки, я чувствовала себя оскорбленной, тем более что Дурьодхана подмигивал мне, давая понять, что он знает, о чем я думаю.
Присутствие Карны еще сильнее все усугубляло. Обычно он стоял возле Дурьодханы с высокомерно-равнодушным видом. Я уже слышала от слуг, что он все время спрашивает Дурьодхану, когда он собирается возвращаться в Ангу. Но Дурьодхана каждый раз умолял позволить ему остаться еще, якобы потому, что ему нужно побыть со своим лучшим другом.
Я знала, что не следует из-за этого переживать. И все-таки мне было обидно, что Карна так хотел уехать из моего дворца, и ничто не могло очаровать его. Это впервые заставило меня посмотреть на дворец с сомнением и подумать — действительно ли он так прекрасен, как нам кажется? Или Майя наложил свои чары не на дворец, а на нас, и вся красота, которой мы так восхищаемся, существует только в нашем воображении?
Но в этом я ошибалась. Дворец действительно был волшебным, как и говорил Майя, и, как все волшебные жилища, он знал мысли своих обитателей. В последующие дни я почувствовала от него какую-то холодность и отчуждение. Позже я размышляла, не был ли он недоволен мною по причине произошедшего случая, который имел столь далеко идущие последствия?
Днем Дурьодхана был занят разведкой, а ночи проводил в изысканных пирах, которые сам устраивал. Это вызывало во мне горькое возмущение, потому что эти пиры напоминали мне о том, что, как бы высоко меня ни ставили мои мужья, всегда будут такие места, где я не могу сопровождать их или давать им советы. Но мне было неприятно не только из-за уязвленного эго. Я слышала о вещах, которые беспокоили меня — о полураздетых танцовщицах, о дорогой суре, которую Дурьодхана заказывал целыми возами и дарил моим мужьям, о запахе опиума в сабхе в конце вечера. И еще об игре. Каждую ночь на игральные доски бросали кости, и Дурьодхана вместе с Сакуни играли против Юдхиштхиры.
