Агриппа побледнел, слушая взволнованные слова сестры.
— А ты думаешь, — ответил он, — что Веспасиан меня так и отпустит? Стража его ходит вокруг наших дворцов, пробирается в наши покои, и кто поручится, что римское золото не купило уже уста и уши наших слуг?…
— Брось продажных людей, беги от них, как я убегу, — темной ночью. Будем изгнанниками, не все ли равно? Лишь бы вернуться победителями!
Царь взглянул на нее и закусил губу.
— Ты безумствуешь, Вероника. Подумай, кто сделал меня царем? Рим.
— Возврати ему царство и снова завоюй его сам.
Он ее уже не слушал.
— Кто в состоянии сохранить мне власть? Только Рим. Народ? О, не думай, что эта война ведется только против вторгнувшихся чужеземцев. Чернь Иерусалима и других городов требует большего. Они возмущаются против всего, что стоит выше их, — против меня, их царя, против знатных, захвативших должности, против богачей, овладевших рынками. Если не сдержать неистовства толпы сильной рукой, она всех нас уничтожит…
— Пусть. Если знать не умеет защитить родины, а пользуется своим положением только для собственной выгоды, то я первая готова кричать вместе с народом: долой знатных, губящих отечество!
Она проговорила эти слова вне себя от гнева.
— Ты безумствуешь, — простонал он.
— Да ведь ты, — сказала Вероника после короткого молчания, — не можешь судить о людях, которых называешь чернью. Ты слишком мало их знаешь. Это не римская чернь, которая требует хлеба и зрелищ. Нашему народу нужна иная жизнь — в нем силен дух. Он жаждет истины, стремится к Богу. Да к чему говорить тебе это? — прибавила она с горечью. — Ты все равно не поймешь. Ты уже не иудей. Рим сделал тебя рабом: всех, кто к нему приближается, он унижает, повергает в прах до тех пор, пока они не начинают считать самым желанным милостивую улыбку одного из римских тиранов. Но я не хочу потонуть в этой грязи. Лучше погибнуть, как загнанный зверь, где-нибудь в темной пещере галилейских гор, чем целовать руку притеснителя.
Она отвернулась от брата, который растерянно смотрел куда-то вдаль. Наступила долгая, тягостная тишина; наконец с улицы раздались тяжелые шаги проходящей мимо когорты. Царь опустил голову.
С ужасающей ясностью ему представилась страшная картина, которую он видел мальчиком в Риме. Захвачен был в плен вождь восставшего племени. Это был высокий, сильный человек с гордым взглядом. Таким он проходил, гремя цепями, через Аппийские ворота. А несколько недель спустя вся его спесь была сбита пребыванием в сыром погребе; с тупым равнодушием он позволял проделывать с собой все, что хотели его мучители: его привязали к хвосту лошади и волочили по улицам Рима. Толпа бросала в него камни и куски грязи и кричала ему вслед грубые слова. Так его притащили к Тарпейской скале, и, когда пред ним разверзлась бездонная пропасть, он издал крик безумного, смертельного ужаса. Блестящий, страшный Рим еще раз восторжествовал над одним из своих врагов.
