А в это время в кухне и в помещении старшей госпожи шли большие приготовления. Стряпухи резали сало, мясо и потроха. Фатима и Саломат пекли лепешки, госпожа расхаживала по кухне и всем распоряжалась, иногда, раззадорившись, сама брала нож и принималась за дело, а служанке поручала подложить дров в огонь.
Пришла квартальная распорядительница свадьбами, худощавая, суетливая женщина. Пробормотав молитву, она присела на край суфы и спросила:
— А невеста уже здесь?
— Пришла, — ответила старшая хозяйка. — Мои подружки, как полагается, с шутками-прибаутками повели ее в баню. А у вас как дела? Где жених?
— Жених уже тут — в крытом проходе стоит, я сначала сама зашла узнать, что и как, а то, думаю, приведу жениха, а вдруг невеста здесь, увидит — нехорошо…
— Э, чего тут опасаться, сестрица? — сказала стряпуха. — Наша невеста всему готова верить, раз жених в мужской одежде да зайдет за свадебную занавеску, она и поверит!
— Хороша невеста! — засмеялась пришедшая, выбежала и тут же вернулась с женщиной богатырского сложения, высокой и дородной, с огромными руками и ногами, длинным лошадиным лицом, толстыми вывернутыми губами, сплющенным носом и крошечными глазками, совсем незаметными на крупном ее лице. Поклонившись госпоже, она отошла к другим служанкам в кухне и принялась помогать им.
Вечером в большой комнате старшей жены бая было светло как днем: горели свечи в медных подсвечниках и три висячие лампы.
Особенно был разукрашен отделенный свадебным пологом угол комнаты, вдоль стен разостланы тюфячки и одеяла, на них расселись нарядные, в шуршащих платьях гостьи и громко переговаривались между собой. Две музыкантши били в бубен, а посреди комнаты танцевала Тилло, известная бухарская танцовщица. Она танцевала и пела:
Вы цветок, вы соловей,
Да будет праздник ваш благословен.
После танца и песен расстелили дастархан, внесли подносы со сластями и фруктами — виноградом, персиками и абрикосами. Распорядительница свадьбами принимала подносы у служанок, обносила всех, обменивалась шутками с гостями. Старшая госпожа то входила в комнату, садилась у окна и угощала гостей, то выходила отдать распоряжения. Она привела с собой свою девятилетнюю дочку Мушаррафу и усадила ее возле Оймулло Танбур, сидевшей у окна. Как только мать выходила из комнаты, девочка тотчас вскакивала, через окно прыгала во двор и бежала посмотреть, как в маленькой каморке женщины наряжали невесту.
Бибизагору усадили на стул против зеркала, заплели ей волосы в мелкие косички, намазали брови усмой, подвели глаза, над губой и на щеках посадили мушки, грудь и спину надушили розовым маслом, надели на нее всякие драгоценности — серьги, кольца, бусы, браслеты и другие украшения старшей госпожи и ее дочери. Невеста была в кисейной рубашке, в розовом шелковом платье с цветами, поверх него бархатный, шитый золотом камзол, голову повязали вышитым шелковым платком, а сверху накинули белую кисею, которая окутала ее до пят.
