«Ну хорошо, я ничего не скажу Халим-джану, но вы знайте, я не из таких женщин, как вы думали!» — сказала она и ушла.
Я услышал, как она накинула цепочку на калитку, ведущую на женскую половину.
Я вернулся в мехманхану и сам удивился своему поступку. Как нехорошо получилось! Проклятая Халимахон не попалась на удочку… Дай бог, чтоб она не рассказала Халиму!.. Но что же делать? Шайтан говорил мне: «Перепрыгни через дувал, войди к ней и покажи этой «честной женщине», что ты умеешь добиваться своего, удовлетвори свое желание и тогда посмотришь, кому она будет жаловаться». Но голос бога говорил мне, что это нехорошо, что я жил в этом доме как родной, что нужно сдержаться, нужно смирить свое сердце, глаза и руки. «Ты пришел сюда как странник, тебе некуда было идти, у тебя нет ни пристанища, ни защитника, зачем же ты хочешь быть таким коварным со своими благодетелями? Лучше найди себе работу и уйди отсюда, уйди от греха!» И я послушался голоса бога, прогнал шайтана и сказал себе, что уйду отсюда. Что? Жаль, что не всегда человек, послушав бога, прогоняет шайтана? Не знаю. То ли бог дремлет иногда, а шайтан делает свое злое дело, потом наступает раскаяние, да уж поздно…
Через день я уехал — по совету Халима отправился в отдаленный кишлак, аксакал которого был ему знаком. Халим-джан поехал вместе со мной, и мы провели ночь в доме аксакала. На мое счастье, имам того кишлака заболел и уехал в город, его заменял суфи. Аксакал повел меня в мечеть и познакомил с прихожанами, сказав, что я сын известного бухарского муллы. Прихожане согласились, чтобы я стал у них имамом. Ты знаешь, не по мне это занятие, но другого выхода не было.
Я стал имамом кишлачной мечети, жил одиноко в полусырой келье. Я хорошо читал Коран, усердно выполнял все намазы и, кроме того, каждый вечер давал наставления своей пастве, рассказывая о загробной жизни.
Я понравился им, они — мне. Через некоторое время приехал Халим-джан и привез известие, что между эмиром и туркестанскими властями заключен мир и что проезд в Бухару открыт. Я очень обрадовался этой вести и попросил, если кто поедет в Бухару, зайти к Хафизу и привезти его сюда ко мне. Халим-джан пообещал и уехал.
А я стал ждать.
Ты не знаешь, что значит ждать, — на чужбине, одинокому бездомному скитальцу. День ли приходит, ночь ли наступает — мои глаза смотрят на дорогу… Прочитал утренний намаз и думаю, что весточка придет позже. Но ее нет! И тогда я мечтаю: может быть, она придет после полуденного намаза? Опять нет! Ну ладно, говорю себе, значит, она, наверное, придет после ужина… И все напрасно. Пятый, последний намаз перед отходом ко сну я тоже читаю с надеждой. И долго потом стою у мечети и жду… И наконец иду в свою печальную келью и, вконец измученный, кладу голову на подушку…
