Глава 7. Великий Пол Лессинхэм
Он был во фраке. В левой руке держал небольшую папку. Если мое присутствие и изумило его, а не изумить оно не могло, то он не выдал ни малейшего признака удивления. Невозмутимость Пола Лессинхэма вошла в поговорку. Обращался ли он с трибуны к взбудораженной толпе, участвовал ли в горячих прениях в Палате общин, его спокойствие — и об этом знал весь мир — было абсолютным. Все прекрасно понимали, что он добился успеха на политической арене во многом благодаря находчивости, порожденной несокрушимым хладнокровием. Мне выпала возможность прочувствовать это его качество. Он словно сошел со страниц газет и журналов: стоял, расправив широкие плечи, чуть расставив ноги, немного наклонив красивую голову вперед, и смотрел на меня проницательными голубыми глазами, чей взгляд напоминал взор хищной птицы, рассчитывающей, когда и как лучше напасть. Он изучал меня несколько секунд, не произнося ни слова, но я не знаю, проявил ли я свой ужас внешне; внутри, конечно, я весь сжался от страха. Он заговорил, так и не сойдя с места, и голос его звучал спокойно и непринужденно, словно хозяин дома приветствовал знакомого, заскочившего в гости.
— Могу ли я спросить, сэр, чем обязан удовольствию лицезреть вас?
Он сделал паузу, будто дожидаясь ответа. Я промолчал, а он облек свой вопрос в иную форму:
— Ради всего святого, сэр, кто вы и кто пригласил вас сюда?
Я стоял, молчал, не двигался и смотрел ему в глаза, не поведя и бровью, без малейшего трепета, отчего он, кажется, начал относиться ко мне с большей опаской, чем до этого. А мой, мягко говоря, своеобразный внешний вид заставил его подозревать, что он столкнулся с чем-то весьма необычным. Уж не знаю, счел ли он меня за сумасшедшего, но по его поведению я предположил, что так оно и было. Он предпринял попытку подойти поближе ко мне и при этом не прекращал говорить с чрезвычайной вежливостью и учтивостью:
— Будьте любезны, отдайте мне револьвер и бумаги, что вы держите в руках.
Пока он подходил, нечто вселилось в меня и заставило произнести низким, шипящим голосом, ничуть не напоминающим мой собственный:
— ЖУК!
Сложно определить, было то, что произошло далее, правдой или, до некоторой степени, порождением моего воображения, но стоило слову сорваться с губ, как мне почудилось, что лампы погасли, в комнату прокралась тьма — и я вновь с отвращением ощутил присутствие зла поблизости. Но если это все-таки можно было отнести к моей не на шутку разыгравшейся фантазии, то в воздействии слова на мистера Лессинхэма сомневаться не приходилось. Когда пелена тьмы — настоящей или мнимой — развеялась передо мной, я увидел, что он отступил в дальний угол кабинета и вжался спиной в полки, вцепившись в них, как пытающийся прийти в себя человек, которого только что едва не сшибли с ног ударом. Сильнее всего поменялось его лицо: на нем попеременно отражались изумление, ужас и паника. Мне было больно и неловко смотреть на этого охваченного страхом человека и осознавать, что передо мной великий Пол Лессинхэм, мой кумир в политике.
