Однако любопытство Беатриче и ее привычка исследовать всё самостоятельно делали эту задачу трудновыполнимой. Нужно предостеречь девочку, чтобы она не приближалась к источнику запаха. Только сейчас Мария осознала, что именно это вызывало у нее страх перед приездом на Искью. Казалось, запах усилился с тех пор, когда она последний раз была здесь, и по вполне понятным причинам. Тогда она к нему привыкла и почти забывала о нем. Теперь же Мария ощущала устойчивое зловоние, которое стало слабее, только когда они забрались повыше.
Сильвия напрасно беспокоилась, посылая вперед человека. Монахини Клариссе, которых известили о приезде Марии, были преданы женщинам семейства д’Авалос и тщательно приготовились к встрече. Свечи зажжены, в огромных очагах пылал огонь. В нескольких комнатах на столах были разложены хлеб, мясо и фрукты и расставлены вина. Прибывших ждали чистые постели. При виде всего этого настроение Беатриче улучшилось, хотя у нее и слипались глаза. Съев апельсин и несколько ломтиков хлеба, она отправилась в спальню в сопровождении Сильвии.
Мария была довольна, что ей отвели просторную комнату Констанцы с богатыми портьерами и коврами. Она никогда не спала здесь прежде. В предыдущие визиты на остров здесь ночевали родители Марии или одна из ее тетушек.
Мария тоже немного поела и, после того как Лаура помогла ей раздеться, улеглась в огромную испанскую кровать, украшенную гербом д’Авалос. Шесть дней она вместе со своей челядью путешествовала по южному побережью, где возвышались скалы и промышляли бандиты. Они ночевали в сельских домах у друзей и родственников, а однажды даже остановились на ночлег в гостинице. Мария была измучена. Ожидая прихода сна, она тихо лежала, глядя на пламя в очаге, — полог в ногах кровати был поднят.
Неужели не прошло и месяца с тех пор, как рядом с ней лежал Альфонсо? Она еще не совсем осознала, что его нет в живых, но его смерть уже казалась чем-то далеким. Мария передвинулась на середину кровати и с удовольствием раскинулась на ней. Давно забытое чувство покоя охватило ее. В конце концов, не так уж плохо, что она поживет здесь в уединении несколько недель или месяцев. Это позволит ей отдохнуть и оправиться от потери, а быть может, даже в какой-то мере вернет былой интерес к жизни.
После шести лет затворнического брака она впервые могла позволить себе размышлять о чем угодно. «О чем ты думаешь?» — осведомлялся Альфонсо по многу раз в день. Он спрашивал об этом, даже лежа рядом с Марией в темноте, когда ей казалось, что он уснул. «О саде», — отвечала она, или: «О солнце над морем», или: «О вкусе устриц», — умалчивая о том, что вспоминала не об их саде и не о море Мессины. Вкус устриц у нее всегда ассоциировался с тем, кто занимал ее тайные мысли, — с Федериго, который иногда игриво и чувственно перекладывал устрицы из своего рта в ее рот в долгом поцелуе. Это Федериго был солнцем над морем. Во всяком случае, так ей нравилось его представлять: как будто после смерти он растворился в эфире и находится где-то — повсюду. Она знала, что это ребячество, всего лишь грезы. Воспоминания о трех годах жизни с Федериго были единственным, что осталось у нее от подлинного счастья после его смерти восемь лет назад, — а благодаря грезам эти воспоминания становились ярче.
