— Ну а теперь скажите мне, что думаете вы о поэзии?
— Я ничего о ней не думаю, — ответила Софи.
— Но вы не хотели бы ранить чувств поэта?
— Я ничьих чувств не хотела бы ранить.
— Тогда поговорим о чем-нибудь другом. Ваша любимая еда?
— Капустный суп, — сообщила ему Софи, — и хороший копченый угорь.
— Какого мнения вы о вине и табаке?
— Их я тоже люблю.
— Так вы, стало быть, курите?
— Да, отчим меня угощал трубкой.
— А музыка?
— Ой, вот это я люблю. С полгода тому назад были в городе студенты, они играли серенаду.
— И что они играли?
— «Wenn die Liebe in deinen blauen Augen»[31]. Это, конечно, не про меня, у меня темные глаза. Но все равно было очень красиво.
Пение, ну да. Танцы, да, почти наверное, хотя на балы ее не вывозят, пока четырнадцати не исполнится.
— Вы помните, какой вопрос я вам задал, когда впервые вас увидел у этого окна?
— Нет, не помню.
— Я вас спросил, случалось ли вам думать о замужестве.
— Ой, я его боюсь.
— Вы этого не говорили, когда о нем шла речь тогда, у этого окна.
Но она повторила:
— Я его боюсь.
После того как Руди, а вслед за ним и хныкающая Мими опять вернулись, и опять были отвергнуты («Бедняжки! Совсем запыхались!» — сказала Софи), он спросил ее о вере. Она ответила с готовностью. Они, конечно, говеют, когда положено, а по воскресеньям в церковь ходят, но она не всему верит, что там говорят. Не верит в жизнь после смерти.
— Но, Софи, Иисус Христос вернулся ведь на землю!
— Ну, у него-то все хорошо получилось, — сказала Софи. — Христа я уважаю, но, если бы я сама вдруг стала ходить и разговаривать, когда уже умру, ведь это на смех курам!
— И что говорит ваш отчим, когда вы ему признаетесь, что не веруете?
— Он смеется.
— Но когда вы меньше были, что ваш учитель говорил? Был же у вас учитель?
— Да, до одиннадцати лет.
— И кто он был такой?
— Магистр Кегель, из семинарии, здесь, в Грюнингене.
— Вы его слушались?
— Один раз он на меня очень сильно рассердился.
— Отчего?
— Не мог поверить, что я так мало понимаю.
— И чего же вы не могли понять?
— Цифр и чисел.
— Числа не трудней понять, чем музыку.
— Ах, да, но Кегель меня побил.
— Не может такого быть, Софи!
— Нет, правда, он меня ударил.
— И что же сказал на это ваш отчим?
— Ах, ему нелегко пришлось. Учителя ведь надо слушаться.
— И что же магистр Кегель?
— Забрал деньги, которые ему причитались, и ушел из дому.
— Но что же он сказал?
— «On reviendra, mamzell»[32].
— Но он не вернулся?
— Нет, а теперь-то уж поздно мне учиться. — Она взглянула на него с легкой опаской и прибавила: — Вот если бы я чудо увидала, как в древние времена люди видали, я бы больше верила.
