Нет, нет, только не рвать! Они слишком горды и прекрасны, чтобы обрекать их на увядание в кабинке грузовика. Такие радостные под весенним солнцем, под ласковым ветерком, такие влюбленные в свою красоту, сильные на своих сочных стеблях, такие упоительные. Правда, они не пахли. Но степь, воздух, ветер вокруг благоухали весной, свободной, буйной и зеленой. Высоко в небе звенели жаворонки — это были степные жаворонки, не такие, как там, дома; но они так же самозабвенно звенели в вышине, как жаворонки Полесья. На горизонте высился Тянь-Шань, словно легкий седоватый дым, словно сгущение лазурного воздуха, полоса насыщенной солнцем утренней мглы. Ядвига захлебнулась весенним ветром, несказанной красотой, от которой замирало восхищенное сердце. Слезы вдруг заструились из глаз.
— Что это! Вы плачете? Что с вами? — смутился Марцысь.
Она сама удивилась, почувствовав на щеках капли слез.
— Да нет же, нет, я не плачу… Ох, Марцысь, ты видел когда-нибудь такое? Так бы, кажется, и не уходила отсюда никогда.
Марцысь помолчал. Он не любил восторгов.
— Дальше тоже будет красиво, — неохотно ответил он. — Пора ехать, а то не успеем вернуться дотемна.
— Да, да, конечно, — вздохнула Ядвига и, движением пловца раздвигая тюльпаны, вышла на дорогу. У самого края одиноко рос цветок. Марцысь мгновение постоял в нерешительности и сорвал его.
— Все равно его тут раздавила бы какая-нибудь машина, — сказал он, словно оправдываясь, но все же не подал Ядвиге тюльпан. И лишь сев за руль, как бы для того, чтобы освободить руки, положил цветок ей на колени. Машина рванулась вперед.
— Уже видны тополя, — сказал через некоторое время Марцысь. Ядвига разглядела вдали котловину, будто чашу среди степи, что-то вроде голубоватого тумана в этой чаше, а вокруг — рвущиеся к небу стройные силуэты тополей.
Вскоре мягкая степная дорога влилась в шоссе.
Машина затряслась по мостовой городка.
Ядвига поежилась, как от холода, когда Марцысь остановил машину перед небольшим домиком с верандой.
— Это здесь. Может, мне пойти с вами?
— Да, да, пожалуйста, — шепнула она.
«Опять запугана, опять боится…», — подумал Марцысь. Свободная улыбка и спокойное выражение, которые делали ее такой красивой на прогулках с детьми и там, среди пламенеющего моря тюльпанов, теперь погасли. Стоя на тротуаре, смущенно и неловко обдергивая на себе платье, она казалась маленькой и жалкой. Ему пришлось слегка подтолкнуть ее к крыльцу. Глупо было спрашивать, не пойти ли с ней. Разумеется, надо идти. Ведь заранее известно, что одна она растеряется. При каждом столкновении с новыми людьми она всегда становится такой несчастной. Тем увереннее Марцысь постучал в дверь, на которой висело тщательно выведенное печатными буквами объявление: «Прием от одиннадцати до двух». Не ожидая ответа, он нажал дверную ручку.
