– Садитесь назад и без вопросов, – сказал негромкий голос.
Михалыч бросился на бородача, но тот махнул ладонью, и Михалыч оказался лежащим на спине в снегу. Рывком поднялся, снова кинулся к машине.
– Садитесь назад, говорю, – повторил голос.
– Ко мне сюда садись, – услышал Михалыч мать.
Отряхнувшись от снега, плюхнулся на заднее.
– Дверь!
Захлопнул дверь. Машина дернулась и выехала на дорогу.
Михалыч не сразу разглядел, что за рулем монах. Узнал по их шапке, а скорее почувствовал. Спросил, куда едем.
– Уф… Отпустило, – сказала рядом мать.
Михалыч подождал ответа. Все еще не мог отдышаться, под конец чихнул.
– К добрым людям, – ответил монах.
– А конкретней? – спросил Михалыч, растирая чих по лицу.
– Пантелеимонов монастырь.
Михалыч поглядел на мать. Та кивнула. О таком монастыре Михалыч не слышал. На карте его точно не было. Хотя что на ней было…
– Может, поменяемся? – сказал Михалыч.
– Нет, – помотал головой монах. – Времени нет.
В боковом зеркале загорелись огни.
– Видите? – сказал монах. – Погоня.
Михалыч развернулся и разглядел, сощурившись, знакомый «фордак».
– Ничего, сильно не приблизятся.
Говорил он немного неправильно, и голос был каким-то не русским. Местный, решил Михалыч и почувствовал сбоку тепло. Тепло шло от матери, она копалась в своей сумке. Михалыч вспомнил про комплект одежды. Наверное, так и остался в снегу.
– Вот пошла я на свидание… на свидание да к Матери… Матери да Бога нашего… Бога нашего, Младенца чистого…
Мать пела тихо, убрав сумку и положив ладони на колени. Фары продолжали висеть в зеркале, потом медленно стали отдалятся. Михалыч снял шапку, поправил мятые волосы.
– А возьму я на свидание… на свиданье к Божьей Матери… я букетик полевых цветов… полевых цветов… А дальше не помню, – сказала мать и замолчала.
– В хоре нашем будете петь, – сказал монах.
Михалыч потер стекло, чтобы понять, где они. Ладонь стала мокрой, но так и не понял. Была темнота, в темноте проносились фонари.
– Да, вот так и похищаем. Как воры. Как воры…
Они сидели в кабинете, или как это тут называется, у игумена. Игумен был рыжим, с веселой рыжей бородой и весь расписанный веснушками, и на лице, и на ладони, которую Михалыч, зная обычаи, поцеловал.
– Вот пусть живет у нас, если согласна. Согласна? Кивает. Значит, согласна. Пусть трудницей живет. На кухне потрудится.
Замолчал, огладил бороду.
Игумен говорил быстро, иногда замолкая и изучая, хорошо ли доходят его слова. Мать сидела, как спицу проглотив.
