– Иди накрой там… – кивнула продавщица Никаку. – Тут негде.
Тот радостно схватил суп и исчез в какой-то двери. Было видно, что он тут свой.
– Да ничего, я стоя, – сказал Михалыч. – Меня в машине ждут. Мне еще, это, чай нужен.
– Успеешь, – сказала женщина. – И чай потом сделаю.
И тоже ушла, поморщившись и зевнув в кулак.
Михалыч остался стоять. Подумав, стянул с себя куртку. Становилось маленечко жарковато. Подержав, положил на прилавок, рядом с шубкой Никака. Переложил в брюки бумажник, так лучше.
Из куртки забурчал мобильный. Михалыч отыскал его и, не глядя на номер, прижал к уху. Связь была хреновой, как будто кто-то плевался в трубке.
– Кто? – спросил Михалыч, удерживая ногой собравшуюся падать куртку.
– Дед Мороз, – мрачно сказала трубка.
Михалыч глянул на номер:
– Палыч?
– Короче (плевок… плевок…), на работу можешь больше не выходить.
– Я же отпросился… – Михалыч застыл в неудобной позе, придерживая ногой куртку. – Ты сказал: «Хорошо».
– А вот не надо! – Еще несколько плевков. – Я сказал: «Хорошо, я подумаю». По-ду-ма-ю! Слышите там, что сами хотите. А мы тут корячься!
Трубка зачастила гудками.
Михалыч понял, что стал безработным, и пнул слегка прилавок. Хотелось сильнее, столько всего накопилось в душе.
Провел по щеке ладонью. Ладонь была влажной – когда психовал, всегда потели руки.
Поглядел в телевизор, там шла реклама. Вспомнил про мать. Говорить он ей ничего не станет.
– Готово! – появился Никак и приглашающее дернул головой. И снова в дверь.
Михалыч глянул на куртку, обошел прилавок, наклонив голову, чтобы не задеть телевизор. Еще раз вспомнил про мать в машине и вошел в дверь. Он злился на себя за этот суп, без которого можно было прожить. Поскорее заглотать, и ноги в руки.
Он стоял в узком проходе между коробками. Ни Никака, ни долбаного этого супа нигде не было. Сбоку из еще одной двери шла полоска слабого света. Михалыч попробовал дверь, она подалась и с тонким скрипом открылась внутрь.
Михалыч шагнул и тут же уперся ногой в низкий топчан, занимавший все. На топчане с приоткрытым ртом лежала продавщица и глядела на него. Первая мысль была, что она мертвая или ей плохо, такой это был взгляд. Но она решительно пошевелилась и, обхватив обеими руками Михалыча, притянула к себе. Михалыч раскрыл рот и тут же почувствовал, как во рту у него оказались чужие губы, сухие и с каким-то восковым привкусом.
Михалыч приподнял голову и сел на топчане.
Джинсы, белье его с начесом – все валялось, скрученное как попало. Голова слегка гудела, как с перепоя, и Михалыч поскреб ногтями затылок. Не сразу нашел второй носок, и тот долго не хотел натягиваться на потную пятку. Продавщица лежала лицом вниз, зарывшись головой в серую, без наволочки подушку. Когда он выходил, в животе у нее тихонько буркнуло, и она пошевелила головой.
