А после пульт у своего кавалера попросила дама сердца:
— Ну, дай!
— Ты не умеешь.
— Я попробую.
— Джен…
— Ну, дай!
Голос плаксивый, обиженный. Парень сдался спустя еще четыре «да-а-ай!» — одно другого жалостливее, — протянул пульт:
— Только чуть-чуть.
— Я недолго.
И девица, обрадовавшись, принялась дергать джойстики так неистово, как тянет за плюшевую лапу, силясь отобрать мишку, разыгравшийся не в меру щенок.
И вертолет понесло.
Пока пронзительный визг мотора, напоминавший звук бора в стоматологическом кабинете, слышался далеко, Лана не обращала на него внимания, но когда он начал стремительно приближаться — громче-громче-громче, — она резко развернулась и обмерла — геликоптер с устрашающей скоростью несся прямо на нее.
— Джен! Отда-а-ай!
Раздраженный крик, плеск волн, музыка из бара — все смешалось в единый гул и перестало существовать. Расширились зрачки, сбилось дыхание, громко стукнуло о грудную клетку сердце — Лана резко втянула воздух, сфокусировалась, пытаясь решить, в какую сторону уклониться от угрозы, и вдруг… время застыло. Залипло, будто сломался кинопроектор, показывающий жизнь, и на экране высветился один-единственный кадр — тот самый, на котором застопорилась пленка: ребристый от волн океан, повернутые в ее сторону головы парней, играющих в мяч, — на лицах удивление и тревога, — перекошенный рот темноволосого парнишки — обладателя пульта, — наклоненные от ветра листья пальм. Недвижимые.
И вертолет. Он замер так же, как и все остальное, — завис в паре метров чуть выше ее лица, — и теперь она могла рассмотреть ее во всех подробностях: стекло кабины, цифру четыре на выпуклой морде, стальной цвет лопастей, металлические полозья…
Если такими по голове или по лицу, да на скорости, то ссадин, а то и шрамов, не избежать.
От страха звук удара сердца растянулся в сплошной фон — превратился в странный гул, смешавшийся с повторяющейся секундой из звуков шума прибоя, щипка струны гитары и ленты беззвучного крика соседа Джен — странный гул, тошнотворный. Лану от него мутило. В то время, как зрачки ее собственных глаз не двигались, сознание металось по застывшему пейзажу с суматошной скоростью — отмечало детали, ужасалось ясности, успевало их анализировать и делать выводы.
Бред. Но летательный аппарат продолжал висеть в одной точке пространства.
Гул в ушах длился и длился; океан перестал кидать на берег волны, чужие конечности двигаться, стих бриз — Лана выпала из общей картины жизни и зависла в одном из ее короткотечных, почему-то растянувшихся длиною в вечность моменте. Ее тело не шевелилось. Нет, шевелилось, но так же медленно, как и лопасти висящей перед лицом модельки, — один поворот вокруг оси в час.
