Покончив с этим делом, старик отправился в ложбинку, скрытую меж высоких холмов. Он обошел толстые жерди, глубоко врытые в землю. Их было около десятка. Ветра и колючий снег отполировали их до блеска, сгладили неровности. Только при внимательном рассмотрении можно было заметить на вершинах жердей черты, отдаленно напоминающие грубо вырезанное на дереве человеческое лицо. Гаймелькот помазал губы идолов припасенной птичьей кровью. Этой пищи им должно хватить до следующего лета.
А тракторы все шли на север…
С того времени как помнит себя Гаймелькот, он живет здесь, невдалеке от устья Омваама. Много лет пролетело над его головой, и ветер времени выбелил его венчик тугих прямых волос.
На вершинах холмов сохранились ветвистые оленьи рога от немногочисленного стада, которое когда-то имел отец Гаймелькота.
Рядом с оленьими рогами между чахлых трав виднелись аккуратно выложенные продолговатые четырехугольники из камней — могилы предков Гаймелькота. У многих скелетов недоставало значительной части костей, но старик безошибочно знал, где лежит отец, мать, бабушка и два младших брата, от которых остались лишь ослепительно белые берцовые кости и детские черепа.
Это был тяжелый год, когда умерли младшие братья. Оленей косила копытка, голод и холод надолго загостились почти в каждой яранге. Сердце разрывалось от жалости к младшим братьям, которые мучились страшной красной болезнью. Чем он мог им помочь? Ведь он не был шаманом, как Лелю с верховьев Омваама. А престарелый Лелю и так был занят, столько кругом было больных — и людей, и оленей, и собак.
Братья умерли. Отец и мать, сами ослабевшие от голода, не могли снести сыновей на священный холмик, и их похоронил старший брат, уложив вокруг почерневших тел каменные оградки.
На вторую ночь после похорон братья явились во сне Гаймелькоту, здоровые и жизнерадостные, одетые в похоронные одежды из белого пушистого меха. Гаймелькот долго с ними разговаривал, расспрашивал о потусторонней жизни, где, судя по внешнему виду братьев, людям было куда лучше, чем на берегах Омваама.
Мать Гаймелькота заплакала, когда сын рассказал свой сон. Отец нахмурился и сказал:
— Значит, и тебе суждено в скором времени уйти к ним.
Отцовские слова глубоко запали в душу юноши. Он стал боязливым, и ему стоило большого труда не бежать с ночного дежурства в стаде в спасительную ярангу, под защиту ветхих, полуистлевших шкур. Братья не оставляли его в покое. Они часто навещали его во сне и уже перестали скрывать свои намерения. Часто, просыпаясь в липком поту ужасов, Гаймелькот ясно слышал в ушах их настойчивые голоса, призывающие старшего брата взойти к ним, в страну сытой и полусонной жизни.
