Здесь он почувствовал себя гораздо увереннее, вопреки предупреждениям о возможных нападениях. Он затерялся в толпе людей с черным и коричневым цветом кожи, одетых к тому же с ужасающей небрежностью. А громыхание ржавого вагона по видавшим виды рельсам сразу напомнило ему железные дороги далекой родины.
Когда же поезд въехал в длинный темный тоннель, Тан почувствовал головокружение и вцепился в торчавший из пола металлический шест в надежде, что это ненадолго. Но станция на Пятьдесят третьей улице так и кишела народом. Теснота и спертый воздух лишь усилили его недомогание. Кроме того, платформа оказалась ужасно узкой. Тан устремился к лестнице, пересек подземный зал в направлении выхода и проскочил в тяжелую дверь. Там он несколько раз горько вздохнул, одной рукой ухватившись за перила лестницы, а другой – сжимая ручку чемодана, и, тяжело пыхтя, пошел вверх по ступенькам.
На предпоследней он остановился, чтобы оглядеться, и не поверил своим глазам. Взгляд его устремился по другую сторону тротуара, на витрину магазина с пирамидами полок, доверху уставленных чемоданами, сумками и сумочками самых немыслимых форм, цветов и размеров. Потом начал подниматься по фасаду дома, этаж за этажом, пока не добрался до самого неба, так что Тану пришлось запрокинуть голову. Впервые в жизни он так близко подошел к высотному зданию.
Тан огляделся по сторонам, как ребенок, который никак не может решить, в каком направлении ему бежать, и двинулся вниз по Лексингтон-авеню, то и дело вытягивая шею то вправо, то влево и не зная, в какую сторону смотреть. Время от времени он останавливался, но напиравшая сзади толпа толкала его дальше. Он зачем-то свернул на Пятьдесят первую улицу, пересек Мэдисон-авеню, потом Парк-авеню, посредине которой росли цветы, несколько раз поскользнулся на поливочных шлангах и каких-то бумажных коробках, нырнул под козырек ближайшего дома и замер в восхищении.
Тан не мог налюбоваться на ровные ряды улиц с мигающими огоньками светофоров, на сверкающие на солнце стеклянные фасады башенок-домов, на мчащиеся мимо автомобили и доверху набитые товаром магазины, перед которыми время от времени выстраивались небольшие очереди.
Он почувствовал, как картина мира, созданная многолетними усилиями огромного числа людей, на его глазах превращается в ничто, испаряется, словно капля воды, упавшая на раскаленную плиту. Это был поворотный момент его жизни.
Тан понял, что его обманывали – с утра до вечера, день за днем, на протяжении тридцати лет. Его кормили сказками. Они воспользовались его простотой. Хитростью выманили самое дорогое, что у него было, – его доверие. Где сейчас эти учителя, партийные секретари и Большой Председатель со своими маленькими помощниками? Что бы они сказали ему на это? Как бы стали выкручиваться?
