Он провел там шесть долгих лет. Вдали от родителей, в полной изоляции от остального мира. Все эти годы они питались рисом. А когда его не хватало, ведь неумехи-горожане были крестьянам не столько подспорьем, сколько обузой, – травой, кореньями и корой. Сколько их тогда поумирало от болезней и истощения? И все на лоне природы, которая щедра только по отношению к тем, кто умеет пользоваться ее дарами. За шесть лет не прошло ни единого дня, чтобы Дэвид не вспоминал о пельменях своей матери. Не о матери, которую почти забыл, а о ее пельменях.
С тех пор каждый прием пищи стал для него праздником. Маленькой победой жизни над смертью, любви над ненавистью, прекрасного над безобразным, добра над злом. И чем больше он вкладывал в готовку, чем вкуснее получалась еда и изысканнее аромат, тем сладостнее была эта победа. Мог ли он смотреть на перец как на необязательную добавку к жаркому или супу? Мог ли видеть в анисе, кориандре, гвоздике или имбире всего лишь пряности, корректирующие вкус? Если бы все было так просто. На его глазах красные гвардейцы до смерти забили старика Ху только за то, что он добавил в свою безвкусную похлебку несколько зерен душистого перца. Потому что эти самые зернышки – гнусный пережиток его буржуазного прошлого – стали доказательством его неисправимости, неспособности принять революцию. Все должны есть одинаковый суп. Что он себе вообразил, в конце концов? Как он мог позволить себе такое, безумный старик? Буржуазный выкормыш, до революции работавший поваром во французском ресторане в Шанхае? Приправы! Да, он приправлял до сих пор, без тени раскаяния. Как будто перец был формой его протеста против нового варварства.
Красные гвардейцы били его на глазах у всей деревни. Смотрели все: женщины, мужчины, старики и дети – и никто не заступился. Наоборот, все кричали: «Смерть контрреволюционеру Ху!», «Никакой пощады предателю!». И шестнадцатилетний Дэвид вместе со всеми. И когда ему в руку дали палку, ударил.
Три зернышка душистого перца, как это объяснить? Старика забили насмерть из-за трех зернышек, кто в это поверит?
И только поставив еду на стол, Дэвид Чжан расслаблялся. Белые кубики тофу, как драгоценные камешки, лежали на блюде под слоем маслянистого перечного соуса. Баклажаны – как и должно быть – размягчались до консистенции крема. Пок-чой, слегка припущенный с чесноком, сохранял первоначальную свежесть. Дэвид пробовал овощи глазами, прежде чем ощутить их вкус на языке. А арбуз! Сколько оттенков зеленого цвета мог он насчитать на его корке – местами светло-салатной, местами почти прозрачной, местами насыщенной до черноты, совсем как рисовые поля незадолго до уборки урожая? Дэвид любил его горечь. Этот вкус подавлял все остальные, но раскрывался во рту не сразу и оставался надолго, если только перец сычуань не перебивал его.
