Пятьсот девятый услышал, как колокольня в городе рухнула наконец совсем. В небо взлетел и развеялся по ветру огромный сноп искр. Потом раздались далекие сирены пожарных.
Он не знал, сколько уже ждет, — время было в зоне понятием бессмысленным и, в сущности, ненужным. Внезапно в тревожной тьме послышались голоса и шаги. Он выполз из-под пальто Лебенталя поближе к проволоке и прислушался. Шаги были легкие и доносились слева. Он оглянулся: лагерь совершенно утонул в темноте, не видно было даже цепочки мусульман, плетущихся в уборную. Зато он отчетливо услышал, как один из часовых с вышки прокричал вслед девицам:
— Я в двенадцать сменяюсь. Еще застану вас или как?
— Конечно, Артур.
Шаги приближались. Немного погодя пятьсот девятый различил на фоне ночного неба смутные силуэты девиц. Он оглянулся на пулеметную вышку. Тьма была такая, что часовых он не увидел вообще — значит, и те его не видят. Он потихонечку не свистнул даже, а скорее, зашипел сквозь зубы. Девицы остановились.
— Ты где? — спросила одна.
Пятьсот девятый поднял руку и помахал.
— Ах вон ты где. Деньги принес?
— Да. А что у вас?
— Сперва монеты гони. Три марки.
Деньги лежали — это было изобретение Лебенталя — в мешочке, привязанном на конце длинной палки, которая и просовывалась под колючую проволоку прямо до дорожки. Одна из девиц нагнулась, вынула мелочь и быстро пересчитала. Потом сказала:
— Ладно. Тогда держи.
Обе стали вытаскивать из карманов пальто картофелины и бросать их через ограду. Пятьсот девятый норовил поймать картофелины в пальто Лебенталя.
— Теперь хлеб, — сказала та, что потолще.
Пятьсот девятый следил, как летят над проволокой ломти хлеба, и быстро их подбирал.
— Ну так, это все.
Девицы уже двинулись дальше.
Пятьсот девятый снова зашипел.
— Чего тебе? — спросила толстушка.
— Побольше можете принести?
— Через неделю.
— Нет, сегодня. Когда пойдете из казармы. Вам там что попросите — то и дадут.
— Ты тот же, что всегда? — спросила толстушка, наклоняясь вперед.
— Да все они на одно лицо, Фрици, — бросила другая.
— Я здесь буду ждать, — прошептал пятьсот девятый. — И монеты у меня есть.
— Сколько?
— Три.
— Пошли, Фрици, пора! — торопила другая.
Обе они все это время шагали на месте, чтобы сбить с толку часовых.
— Могу хоть всю ночь ждать. Пять марок!
— Ты новенький, верно? — спросила Фрици. — А тот, другой где? Умер?
— Болен он. Меня послал. Пять марок. А может, и больше.
— Пошли, Фрици! Нельзя нам так долго задерживаться!
