На работе, однако, Маргарита держала себя так, чтобы ничем не напоминать Скоробееву о жизни вне работы. Словно бы там, вне работы, это была не она. Она не позволяла себе с ним на работе никакой фамильярности. Всегда к нему, в любой ситуации – по имени-отчеству и все так же подчеркнуто подчиненно, с беспрекословным признанием его начальственности – как бы ни демократично вел себя он.
Впрочем, он тоже начал устанавливать дистанцию. Вернее, она стала возникать сама собой. Он – за это время, что Маргарита работала у него, – словно бы нагулял вес, огрузнел, посвинцовел. Как если бы, превратив его голостенный канцелярский сарай во вполне достойные высокого звания президентской комиссии департаментские покои, она дала ему ощутить свою значительность, головокружительную высоту занимаемого поста. Полина в их ночных разговорах с Маргаритой откровенничала: «Он тебе так благодарен, что ты сделала для него. Так ценит. До тебя двое были, никто ничего не смог. Он себя чувствовал – буто в какое-то подполье приходил. А сейчас приходит – сразу настроение поднимается. Ужасно он тебе благодарен.» Сам Скоробеев, однако, ни за что ее не благодарил. А может быть, думалось иногда Маргарите, преобразования, которые она провела, вовсе не сыграли особой роли в происшедших со Скоробеевым изменениях. А имело значение то, что после расстрела Белого дома, избрания нового парламента, получившего название Дума, у президента не осталось никаких равных ему оппонентов, он сделался полновесным хозяином в стране, и быть в его команде – значило таким хозяином ощущать и себя. Скоробеев стал ходить обедать в спецбуфет для первых лиц администрации, куда не ходил еще и тогда, когда она начала работать у него, заказал себе в сохранившемся от цэковских времен дешевом кремлевском ателье для тех же первых лиц костюм и зимние ботинки. Единственно, что попросил Маргариту не говорить о костюме и ботинках членам комиссии. «Не так, знаешь, поймут», – сказал он. В голосе его прозвучало страдание от невозможности открыться и жить без всякой тайны, лежащей у него на сердце камнем.
Но Маргарита и не собиралась ничего никому сообщать. Ей это было все равно – куда Скоробеев ходит обедать и где шьет костюм. Ну существовал такой буфет и существовал. Существовало такое ателье – и Бога ради. Ее мучило одно дело. Она полагала себя обязанной разрешить его – и не знала, как к нему подступиться.
Устроить встречу того зампреда, что так лихо подмахнул ей бумаги на передачу здания, со Скоробеевым – вот что составляло собой это дело.
