– До деревни надо подаваться, – говорила Стеша, раскладывая столовые приборы. – В городе ныне мор, что в голодный год. Скоро собак глодать учнут.
– Стеша, ты просто кудесница, – улыбнулась Анна Кирилловна, оценив праздничный стол. – Как только тебе удалось создать такую красоту при нашей скудости!
Стеша довольно улыбнулась, блеснув красивыми зубами, тряхнула чёрными кудрями:
– Да это что! Это так… Кабы мне маслица ещё!
– И мясца, – засмеялся Матушенко.
– Стеша, садись с нами, – пригласил Марлинский, чуть улыбнувшись тоже.
– Что вы, Фёдор Степанович, – горничная покачала головой, но было видно, что остаться ей очень хочется. – Не полагается. Я уж на кухне…
– Садись, Стешенька. Ты нам всегда как родная была, а теперь какие могут быть условности? Глупости всё это.
– Спасибо, – поблагодарила Стеша и расположилась в углу стола, радуясь, что, наконец, удостоилась сидеть вместе с господами, которых искренне любила и уважала.
– Прежде, чем начать, – негромко заговорила Анна Кирилловна, – я хотела бы, Никифор Захарьевич, посоветоваться с вами.
– Слушаю вас? – Матушенко отложил вилку.
– Говорят, большевики будут со дня на день. Надо бы Родю спрятать куда-нибудь.
– Матушка! – нахмурился Родион. – Я вам уже сказал, что не надо меня прятать! Я сражаться буду.
– С кем это ты сражаться удумал? – одёрнула его бабка. – Один против всех пойдёшь, чтоб тебя на штыки подняли? Изволь слушать старших, мой дорогой. Глупая смерть доброму делу не подмога.
– Вы, разумеется, правы, Анна Кирилловна, – задумчиво произнёс Матушенко. – Если бы наш госпиталь не разогнали, то можно было бы спрятать Родиона там, а теперь… Хотя, пожалуй, есть человек, который может помочь. Лодыженский. Юрий Ильич.
– Ах… Я слышала о нём, – сказала Мария Тимофеевна. – Ведь он начальствует в лазарете российского общества Красного Креста, не так ли?
– Именно! Я знаю, что там многие скрываются сейчас. Полагаю, что и Родиону найдётся место. Завтра же узнаю. Кстати, Фёдор Степанович, быть может, тебе тоже скрыться? С твоей репутацией…
– У меня репутация честного человека. С такой репутацией жить, конечно, нельзя! – резко произнёс Марлинский. – Я никогда ни от кого не скрывался и сейчас не буду. К тому же не хочу занимать чужого места. Лазарет не резиновый. А есть люди, которым убежище нужно гораздо более моего.
– Воля твоя, – пожал плечами Никифор Захарьевич.
Стрелка часов неумолимо скользила к двенадцати. Когда до нового года осталось четверть часа, Фёдор Степанович поднялся, держа в руке бокал, наполненный наливкой, остатки которой Стеша заботливо сберегла для праздника, и заговорил своим хрипловатым низким голосом:
