Я боюсь быть рядом с ним, его настроение меняется слишком часто. Он может реветь, стоя на коленях, моля о прощении, но уже минуту спустя крушить номер, вымещая злость и ненависть на неодушевлённые предметы. Как-будто они могут облегчить те страдания, что скопились внутри его души. Впрочем, я больше не верила в её существование. Нет, только ни у такого человека, как Шеннон.
Он набрал для меня тёплую ванну, в которую бережно погрузил меня. Но я не могла расслабиться, каждая клеточка моего тела была напряжена, пока он находился рядом. Я пыталась уйти от его негативной ауры, только чтобы она не задевала мой мир, не рушила его остатки. Я допускала существование такого человека, но не рядом со мной.
Я не привыкла к бесконечной агрессии. Как бы не были заняты мои родители, но я никогда не наблюдала такого потока отрицательных эмоций. Ни один человек никогда не вёл себя так по отношению ко мне.
Я ощущала себя, как нашкодивший котёнок рядом с ним, вот только меня не за что было наказывать.
Когда он касался голых участков моей кожи намыленной мочалкой, мне было мерзко. Из моей головы так и не ушли те образы, где он издевался надо мной.
Как бы он не старался сейчас быть хорошим, я не прощу его. Страх не отступит больше никогда при виде него. Я не смогу беззаботно улыбаться ему, болтая на всякие разные темы, которые ровным счётом ничего не значили бы.
Моё сердце никогда не будет отбивать при нём чечётку, разгоняя сладкую негу по телу. Оно только будет бешено колотиться от страха, которому причиной стал этот мужчина.
Моё тело никогда не захочет добровольно принять его в себя. Оно лишь захочет скрыться, вжавшись в темноту.
Я боюсь завтрашнего дня, что день вообще не наступит. Я боюсь того, что мне не станет легче. Я боюсь, что он снова причинит мне боль.
Он напевал какую-то мелодию, продолжая намыливать меня, думая, что успокаивает этим. Если бы я могла, то вцепилась бы в его глаза сейчас же и выдавила их, оторвала бы ему руки, чтобы он не мог больше трогать меня ими. Но я была слишком слаба по сравнению с ним.
Мне надоело вот так сидеть, жалея себя и бездействовать. Мне надоело ощущать себя куклой в его руках, которую он посмел сломать. Но я ведь не была игрушкой. Ему никто не давал такого права.
– Скажи, что ты не сердишься на меня, – лучше бы его мелодия не утихала. Хуже всего было, когда он начинал разговаривать со мной, – скажи это, – он сказал мне на ухо, коснувшись его в лёгком поцелуе. По моему телу прошла дрожь.
