Однако генеральной линией Рузвельта и ряда его ближайших помощников в политике на советском направлении – таких как Г. Гопкинс, бывший посол в СССР Д. Дэвис и др. – оставалась всемерная и возрастающая помощь Москве в военном отношении и трезвые оценки ее национальных интересов. Сталин должен был не только знать, что он не один в этой гигантской битве с мощнейшими агрессорами, что ему помогают, но что ему отводят также равную роль с США и Великобританией в разрешении послевоенных проблем. В подобной атмосфере любая мысль о сепаратном мире (хотя развивалась она в мыслях самих американских аналитиков) должна была показаться Сталину неприемлемой в сравнении с теми результатами, которые предоставят преимущества совместной борьбы с фашизмом. Политическая мудрость американского президента в то время проявилась именно в том, что он не стал заложником негативного отношения к Советскому Союзу. Конечно, можно рассуждать о том, что Рузвельт стремился избегать разговоров о негативных моментах советской политики или просто не принимать во внимание сведения о тех или иных акциях Москвы, – как, например, информацию Госдепартамента от мая 1942 г. об «исчезнувших» в СССР после начала Второй мировой войны тысячах польских офицеров. Президент искренне надеялся и рассчитывал на успехи Красной армии, сознавая одновременно громадные трудности ведения ею боевых действий против все еще смертельно опасного врага в лице германского вермахта.
В то же время Рузвельт был прагматиком, который не только осуществлял общее военно-политическое руководство военными действиями своей страны, но постоянно держал в уме способы наиболее эффективного и бескровного использования американских сил в развернувшемся глобальном конфликте. Вступление в сражения на европейском континенте должно было стать для граждан США ожидаемым и положительным событием, влекущим за собой и достойное вознаграждение. Но чтобы это случилось, западным союзникам необходимо было, прежде всего, продолжение эффективной борьбы СССР – от силы сопротивления которого зависело и их собственное будущее. Здесь в более стесненном положении находился Черчилль, поскольку следующий немецкий удар в случае поражения Красной армии наверняка пришелся бы именно по его стране. Однако прагматичный подход имел и другую сторону, касающуюся уже послевоенных проблем. Для Соединенных Штатов – территорию которых от района боевых действий с Германией отделял целый океан – давать Сталину какие-либо обещания территориально-политического характера, когда немецкие войска находились в двухстах километрах от ворот Москвы, могло представляться весьма преждевременным шагом. Многое зависело от того, как далее будут развиваться военные события. Но Рузвельт, как мы увидим, несмотря на все еще неопределенность дальнейшего хода войны, принадлежал к числу именно таких государственных деятелей, которые сумели предвидеть положение и потенциальные возможности великих держав к концу мирового противостояния.
